Похолодало. Дома и земля, остуженные дождём, отпустили накопленное в них тепло. Обратившись душной испариной, оно потянулось к небу и ушло в облака, оставив улицам прохладу, какой они не видели уже несколько недель. Город вдохнул дарованный холод с жадностью, всей глубиной дворовых арок, длинными лестничными переулками, всякой открытой дверью, окнами и окошками, которыми он втягивал его особенно, со сквозняками, звоном гардинных колец и взмахами занавесей.
Жаркое лето стало осенью на один день, а может лишь на несколько часов. Дождь заставил зной отступить, и холод его, может совсем кратковременный, пришёлся очень кстати для пропечённых в летнем зное растений, животных и людей.
Так вышло, что непогода явилась горожанам спасением, и от того более странным было то, что, спасённые, они не хотели видеть её и не хотели выходить к ней. Открыв окна и двери, они принимали данное им благо, но отказывались смотреть на то, что его принесло.
Попугай размышлял об этом, глядя на пустую улицу. Он не понимал, почему люди заперлись на целый день своей жизни в четырёх стенах. Почему, имея свободу выйти из дома, они нарочно не пользовались ею, а если и выходили, то кривили лицо, опускали глаза и спешили скорее скрыться от открытого пространства в зданиях и автомобилях? Может ли вообще дождь быть причиной, чтобы отнимать у самого себя день, в котором дано увидеть больше, чем стены?
Ни за что Марчелло не лишил бы себя возможности смотреть на мир свободно, без преград и быть у него на виду так часто, как только можно себе позволить. Дождь стал бы тому лишь в помощь, был уверен он. Ведь когда, если не в дождь так хорошо виден мир?!
Этот вопрос какаду определил для себя как утверждение и был убеждён: окажись он с той стороны клетки, доказал бы это неопровержимо.
В действительности же, в тот момент Марчелло стоило быть там, где дождя нет. Он не привык к промозглым сквознякам и холоду, поэтому продрог, и открытия, убеждения и смелость никак не могли помочь ему согреться. Перетаптываясь озябшими лапами по жёрдочке, попугай смотрел в чужие окна, уже не замечая того, что ищет в них не лица и не встречные взгляды, а признаки тепла: плед на стуле, зажжённый на плите огонь, кружку горячего чая в чьих-либо руках.
Так, пересматривая окно за окном, Марчелло наткнулся на то, в котором видел белого вольпино и его хозяйку.
Пёс по-прежнему был на подоконнике, вилял крючковатым хвостом и метался, подпрыгивая. Старушка тоже была там, но не рядом с ним, а в кресле напротив, у стены. С зарытыми глазами, откинув голову на подложенную под неё подушку, она сидела с зажатым в руке телефоном и, кажется, спала. Вольпино взвизгивал и суетился, желая спуститься на пол, однако боялся и посматривал на спящую хозяйку, выжидая, когда она встанет и поможет ему. Картина была не однозначной, совсем непонятной попугаю. Трусливый пёс жеманничал и визжал, умоляя старушку заметить его, а та, с видом абсолютной глухоты не обращала на него внимания.