Эта вынужденная ложь рвала бесхитростную душу Прохора, но не делиться же подозрениями со священником? Обвинение в колдовстве – это серьёзно. Навряд ли церковники поверят в дурную волшбу, но совсем необязательно иметь с ворожбы хоть какой-нибудь толк, чтобы прослыть колдуном. Обзовут мракобесом и язычником, да велят схоронить за оградой. Без того кожуховские считают Чёрного чудаком и сумасбродом – дай им только волю, напридумывают вранья с три короба. Фантазия у них богатая, куда уж ему!
Хоронили Чёрного, как и полагается на третий день, на монастырском кладбище в Симоновой слободе. После поминального обряда в церкви священник отслужил литию, и гроб, наконец, закопали. Прохор, эти дни проходивший сам не свой и постоянно ожидавший от умершего барина какой-нибудь подлости, облегчённо вздохнул и мысленно попрощался: «Адью, ваш бродь!»
Вечером того же дня, после поминок, обустройством которых занималась Агафья, ранее ходившая к барину готовить, Прохор остался в одиночестве. Нарочно не усердствовавший с хмельными напитками, чтобы не утратить разум, наконец-то вытащил из-за пазухи заботливо свёрнутую вольную и, запалив свечу, принялся читать, с трудом разбирая буквы, щедро увитые финтифлюшками.
«Объявитель сего, Прохор Конюхов, сын Дамианов, дворовый мужик двадцати пяти лет, купленныймною у помещика Павла Алексеевича Васильева и ранее писанный в Московской губернии Подольского уезда деревне Тихая, отпущенмною навечно на волю и освобождён от всякой ко мне обязанности. Удостоверяю сию отпускную от тысяча восемьсот седьмого года июня двадцать третьего дня, я, нижеподписавшийся, полковник и кавалер ордена Св. Анны, Денис Даниилович Чёрный».
Прочитав грамоту, Прохор пришёл в страшное волнение, вскочил с лавки и принялся метаться по своей каморке. Одно то, что вольная не содержала никаких условий, уже было странно. Но оказалось, Чёрный подписал её через несколько дней после того, как выкупил его у прежнего барина!
Что сие могло означать? Предположений на этот счёт у Прохора не имелось. Однако же, памятуя, что Денис Даниилович ни словом, ни поступком не давал понять, что намерен отпустить на волю, мысли на этот счёт бродили самые поганые. Виделась Прохору в этой вольной какая-то подлость, сообразить которую ему не хватало разумения, и от неясности на душе становилось ещё гаже.
Очередной раз ткнувшись лбом в стенку, Прохор не выдержал, толкнул дверь от себя и выскочил в коридор, продолжая метаться и припоминая всё новые резоны против Чёрного.
«– Ты вот чтомне скажи, ваше благородие. Зачем учишь грамоте? Что