– Вай мэ, уйди от собаки, бедовая девчонка.
Поднимаюсь, женщина кивает, чтобы я подошла.
– Иди, тесто для хлеба замесить надо, поможешь.
Молча киваю и направляюсь за женщиной на кухню. Быстро мою руки и приступаю к делу.
– Я тебе вот что скажу, кыз, когда на душе смута и в твоей голове рождаются сумасшедшие мысли – займи руки делом. Вот сейчас меси тесто. Прок будет – раз, а во-вторых, черные думы только работой отгоняются. Физическим трудом. Когда тело устает, душа перестает болеть. Я свое горе так пережила.
Отрываю взгляд от теста, смотрю на женщину в черном платке.
– У каждого свой крест, Ярослава, своя боль. Каждый справляется со своим испытанием как может. Я вижу, что ты тоскуешь, но тебе сейчас здесь безопаснее. Тургун знает что делать.
– Он уехал, хотя я просила, объяснила, рассказала обо всем, а ему плевать.
– Монгол никогда не говорит о своих делах, он решает проблемы, и если ты все еще здесь, под крышей его дома – то это лучшее для тебя.
– Нет, просто ему плевать на меня.
Говорю жестко и опять начинаю замешивать тесто, отвлекаюсь, чтобы не разрыдаться.
Вот как так может быть, что мне горько и обидно из-за того, что он меня оставил, уехал и… я тоскую по Монголу так же сильно, как и ненавижу его за бессердечие.
И голос Рении, наполненный горечью, бьет наотмашь:
– Была любовь у Гуна давно…
Замираю на месте, рука так и зависает в воздухе, а я смотрю в глаза женщины.
– Любил он. Сильно. Первая любовь. Говорят, это особый яд, который способен отравить душу.
Ноги подгибаются, сажусь на стул, все еще молча продолжая смотреть в сухое морщинистое лицо.
Почему ее слова вызывают нестерпимую боль?
А в душе поднимается черное чувство, колет иголками, и я понимаю, что ревную. Хорошо знаю это чувство.
Еще ребенком, когда моя жизнь перевернулась с приходом в наш дом мачехи и ее дочери, я начала ревновать по-детски отчаянно.
Я ревновала отца к Настасье, своей сводной сестре, потому что ей он улыбался, ее за хорошие отметки хвалил, даже помню, как в сердцах закатила истерику, отказавшись фотографироваться для семейного альбома только потому, что фотограф посадил на колени к отцу Настасью, а не меня.
Чувство, которое вызывает упоминание любви Монгола… оно другое, темное и болезненное, распространяющееся по венам диким огнем, который концентрируется на кончиках моих пальцев.
Рения отворачивается и смотрит куда-то в сторону, не замечая, как сцепляю пальцы в замок и прикусываю губу. Она в своих мыслях, которыми делится.
– Сложная у него судьба. Тургун с самых пеленок воевал за свою жизнь…
– Вы его давно знаете, да?