— Видишь? Теперь вот так, — провожу линию ее рукой, пытаясь загнать дурацкие мысли куда подальше. — Теперь снова мазки.
— Из меня получится никчемный художник, — говорит она серьезно-грустным голосом.
— Ты еще не видела, как я в детстве рисовал. Мама называла эти картины вырви глаз. Можно научиться рисовать, главное усидчивость и целеустремленность.
— У меня ни того, ни другого нет. Знаешь, мои «шедевры» мы назовем рукалицо.
Теперь смеемся вместе. Нет, не из-за шутки. Из-за ее правдивости. У нас и правда получилось хрен знает что. Честно. Моя рука дрожала, ее тоже. Мастихин все еще в нашей хватке. Не такой крепкой, как необходимо, но все же. Это не имеет никакого значения. Не сейчас.
Мы стоим рядом друг с другом. Согреваемся теплом наших тел. Наших душ.
От ночного кошмара у Евы, видимо, не осталось и следа. Ее тонкая маечка почти ничего не скрывала. Лямки тонкие, длина короткая, хорошо, что выреза нет. Кожа совсем бледная. Прозрачная. Рисунок вен хорошо виден. Кожа ее горит. Пламенем. И мои пальцы на ее плечах горят.
Что со мной? Что происходит? Почему это вообще происходит? И как это понять? Не знаю. Все очень сложно. Но так должно быть. Так надо. И я не хочу отходить от нее. Отстраняться. Не хочу чувствовать на ее месте пустоту.
Интересно, что она сейчас испытывает? То же самое, что и я? То же волнение? Тот же странный миг, который боишься разрушить.
Или отвращение…
Нет! Если бы дело было в отвращении, то вряд ли бы она прижималась своей аккуратной, чуть вздернутой попкой к моему паху. Она бы ушла и больше не вернулась бы.
Все изменилось в один миг. Начиная со слов Эдгара, заканчивая этими мгновениями, длящимися вечность. Передо мной стоит не та оборванка из интерната, а молодая девушка. Привлекательная. Со своим шармом. С вишневым ароматом волос. Кожи. Со стройными ногами. И красивыми.
Блядь! Зачем я смотрю на них? Почему смотрю вниз, на ее ноги? Длинные. Худенькие. Мурашками покрыты. С моего ракурса не особо разглядишь, но мне нравятся. Эти ножки нравятся. Кукольные. И она кукольная. Внешне.
Но что скрывается внутри — неизвестно.
— Я, наверное, пойду спать, — говорит она тихо. С придыханием. И оно снова падает мне на предплечье.
Мгновение исчезает, испаряется, когда девчонка, небрежно бросив мастихин на стол с красками, убегает из мастерской. А я остаюсь один на один с наброском неизвестной нам обоим абстракции и со стояком. Нет, серьезно, по-другому и не скажешь. Картина маслом, блядь! Всю жизнь мечтал!
Но только в этом взъерошенном состоянии приходит понимание произошедшего. Того, что могло бы случиться, но не случилось. Того, через какую черту я мог бы переступить. О чем думал. А мысли мои казались не самыми радужными. Для нее.