— Скорее абстракция.
— А я думала, у тебя опять телочка голая будет.
— Ева!
— Ну что? У тебя много этой обнаженки на картинах!
Все-таки успела подсмотреть мои работы, маленькая проказница! Только посмотрите на нее, ни стыда, ни совести в глазах! Хотя чего я возмущаюсь? Взрослая уже, знает, что такое секс.
По прошлой приемной семье…
— Слушай, — тянет Ева. Ее глаза так сильно загораются, так искреннее и так ярко, что начинаешь бояться, какая идея приходит в эту темную длинноволосую головку. — А меня нарисуешь?
— Зачем? — спрашиваю удивленно.
— Ну, было бы круто иметь свой портрет.
— Не знаю.
— Ну, Олежа! Пожалуйста!
И снова эти умоляющие большие глаза, которым очень сложно отказать.
— Как завершу выставку, так и нарисую, — отвечаю в итоге, сомневаясь, что это когда-нибудь произойдет. Хотя, может быть, когда-нибудь исполню ее желание. Изображу завораживающий взгляд, очаровательную улыбку, маленький вздернутый носик, чуть пухловатые щечки с естественным румянцем. Милые. Которые все еще придают черты ребенка.
Полные алые губки, цвет которых не замечал раньше. Он просто не бросался в глаза. А сейчас я смотрю на них и пытаюсь понять, какие цвета нужно смешать, чтобы получился хоть немного похожий оттенок. Такой же красивый.
Зачем я вообще смотрю на ее губы?
— Это что за каляки? — спрашивает Ева.
— Набросок. Сейчас я нанесу первый слой, — говорю через плечо, размешивая краску мастихином.
— Вот этой штукой? — она удивленно выпучивает глаза на палитру.
— Да, ею.
— Я думала, их в строительстве используют.
— В живописи тоже, — продолжаю дальше размешивать цвета, наливаю в стаканчики лак, масло и растворитель. Замечаю, как Ева морщит носик. Да, запахи не из приятных, но я уже привык.
— Как?
— Научить?
Она на некоторое время задумчиво смотрит на холст, на размешанные краски. И на меня. Останавливается. Надолго. В медовых глазах появляются маленькие блестящие крапинки. Проходит целая вечность, прежде чем полные губки весело произносят:
— А давай!
— Смотри, — подвигаю ее ближе к холсту и встаю сзади. Она берет в руку мастихин, а я сжимаю ее кисть сверху. — Сначала проводишь длинный мазок, — набрав краску на мастихин, плавно двигаемся вместе с ее рукой, — затем растушевываешь легкими штрихами. Вот так.
И мы штрихуем. Из стороны в сторону. Медленно, как по мне, зато движения уверенные. У нее. Не у меня.
Ее тело вплотную к моему, плавно опускающийся воздух из ее губ чувствуется у меня на предплечье, а биение сердца — в моем. И это странно. Необычно. Но гармонично. Словно так и должно быть. Никак иначе.