Главный хорт повернулся к рабам, направив в их сторону оружие. С клинка еще срывались и падали на песок густые красные капли.
– Два раб уходить и два раб умирать, – произнес он приговор оставшимся людям.
Все стало ясно. Этим утром предстояло умереть еще одному. Это было неизбежно, как восход солнца. Вопрос только – кому.
Хорт водил кончиком ятагана из стороны в сторону, обводя всех рабов. Хали стоял с краю, и, указав на него, клинок на миг остановился, но тут же продолжил движение обратно и через секунду замер на Паче. Раб опустился на колени, не в силах отвести глаза от окровавленного оружия, указавшего на него.
– Не надо, – прошептал он. – Пожалуйста. Я ничего не знаю.
Двое хортов, что прежде держали старика, подошли к Паче и подняли его с колен.
– Не надо… – он начал плакать. – Пожалуйста.
Его дыхание сбивалось, а губы скривились в судороге.
Хали вновь закрыл глаза. Но сейчас он уже не боялся. Страх, который еще недавно зверем бился в его груди, исчез. Монах шептал священные слова молитвы, уже не боясь, что хорты это заметят. Он молил Солнцеликого спасти этого человека, его душу. Слова звучали в его голове, и Хали не мог слышать, как хорт вновь вскидывает клинок, как плачет человек, который когда-то приносил дары в храм. Он слушал лишь свой священный шепот, молитву, которая, казалось, будет длиться вечно.
– Стой!
Монах не поверил своим ушам. Он открыл глаза.
Все смотрели на него. Лишь Пача продолжал тихо плакать, склонив голову. Лезвие ятагана замерло над его плечом. Бронзовые глаза его владельца вонзились в онемевшее худое лицо Хали. Все замерло. Лишь одинокая птаха вновь прощебетала где-то у родника.
– Возьми меня, – произнес монах.
Палач опустил оружие и направился к нему. В глазах его плескался океан искр и пламени. Хорт подошел и еще несколько мгновений смотрел в небесно-голубые глаза истощенного, в грязной рясе раба.
– Пархам амахи, – произнес он, и внезапно отпущенный, обессилевший и испуганный Пача упал на землю. Он еще тихо плакал, когда помощники главного отходили к остальным сероликим.
– Он быть живой, – прорычал хорт. – А ты можешь уходи.
Хали не смел пошевелиться.
– Ты слышишь, человек? – голос его был спокоен. – Ты свободен. Уходи.
Монах поднял глаза. Сероликий смотрел на него сверху, на его щеке уже засохли несколько капель чужой крови.
– Уходи.
Хали еще раз посмотрел на онемевших рабов. Затем повернулся и сделал короткий шаг. Затем еще один. Затем еще. И еще. Монах шел медленно, не веря тому, что происходит.
О Солнцеликий!
Убереги душу мою
На пути моем,
И освети путь мой,