– Ах, маманя, ничего не получилось у меня. Прости, – я покаянно наклонил голову и налил ей в очередной раз.
Мать хряпнула, настроение у нее сразу изменилось, стало веселым, и она повела плечами:
– Так, сынок, чё-то меня поплясать потянуло. У тебя есть какая-нибудь музычка?
Братец то же встрепенулся:
– Правда, скучно стало. Давай, братка, развеселит нас.
Я пожал плечами, потянулся и достал из-под импровизированной кровати еще советский кассетный магнитофон «Весна» и коробку с магнитофонными кассетами. Излишне говорить, что магнитофон и кассеты я нашел на мусорнике. Магнитофон, после того его почистил и смазал лентопротяжный механизм, вновь заработал. Я перебрал кассеты и поставил кассету с Бурановскими бабушками. Они пели русские народные песни в современной обработке
Мать вышла на середину сарая, громко топнула ногой и отдала костыли брату. Дождавшись нового куплета песни, она закрутила фуэте на левой ноге, и стала часто взмахивать руками, чтобы сохранить равновесие. Вокруг матери запрыгал братец. Его танец включал в себя элементы русской плясовой, гопака и негритяно-обезьянье передергивания всем телом. Это был макабрический танец двух теней, двух оживших мертвецов, вышедших из-за грани благодаря моему болезненному состоянию и неосознанному желанию увидеть близких.
Я давно не видел пляшущую мать, и слезы потекли из глаз. Словно я на миг вернулся в детство, когда мать плясала в окружении пьяных мужиков. Я был маленьким, и мечтал стать погонщиком слонов и чтобы индийские факиры помогли матери отрастить новую правую ногу. Я давно забыл детские мечты и теперь молюсь, чтобы вечером уснуть, а утром не проснуться.
Я вытирал слезы, бежавшие по щекам, и не замечал, как бормочу:
– Мы были добрыми и ласковыми детьми, но когда повзрослели, превратились в ужасных монстров. Может, нас стоило убить на пороге взросления, чтобы так и остались добрыми и ласковыми детьми?
– Мама, для чего ты меня родила? Чтобы жизнь пропить, потерять ноги и доживать в холодном сарае?
– Мама, почему не научила правильно жить? После меня остаются одни руины…
Как хорошо, что никто, ни мать, ни братец не слышали мои жалобные стенания.
Братец, заметив мои слезы, схватил меня за руки и стащил на пол:
– Давай, попляши с нами!
Я кое-как, переваливаясь на увечных ногах, неловко запрыгал вокруг матери и брата.
Культя сразу запульсировала болью, а тут еще мать, прокручивая фуэте, случайно хлестнула меня руками по лицу. Я отшатнулся и, не удержав равновесие, стал падать.
Братец попытался меня подхватить, но я, как скользкая рыба, протек сквозь его пальцы и упал на пол, больно ударившись затылком. Последнее, что я услышал, был мамин крик: