Кой-как заснул, а, может, и не заснул даже, лишь глаза прикрыл, по давней своей привычке внутрь себя заглядывая, приснилась-привиделась ему Людмила. Плыли они на лодке, как тогда, давным-давно. Струилась река прозрачной, нежно-лазоревой водою в ослепительных солнечных бликах, и ничто им не угрожало. Трепетали на ветру светлые волосы Людмилы, вился на шее голубой шёлковый платок. А потом очутились они на берегу, на белом-белом песке. И заглядывая ему в глаза, жена говорила:
– Прости меня, Мир! Прости за тайну мою, прости за мой стыд. И не оставь, Мир, моего Витьку. Больше ни о чём тебя не прошу.
И поплыла по небу бело-белым облаком, синеву неба подчёркивая и оттеняя, руки раскинув. А Амирам и Витька идут по берегу под крестом её рук. Накатывают волны, смывают следы, оставленные ими.
Амирам проснулся, не успев глаза открыть, всё вспомнил: нет Людмилы, лишь спит на кухне её сын, неуловимо сходный с хорьком, хотя жизнь у него – как у крота: та же тьма.
На кухню Амирам вышел – воды глотнуть, от белого сияющего песка, который во сне сверкал-переливался, пить хотелось нестерпимо, и на зубах похрустывало, как бывает после пляжа. Старался не шуметь, чтоб Витьку не разбудить, а зря: круглый уличный фонарь освещал пустую раскладушку. Ушёл Витька, куда?
Амирам подошёл к окну – в одной руке стакан, в другой – бутылка минералки. На подоконнике Людмила смеётся на портрете, ореол белокурых волос вокруг головы.
– Хорошо, Людмила, что ты меня обманула, – Амирам промолвил, – если б сразу после знакомства открылась, ничего б не сложилось у нас, не стал бы я связываться. А позже – рвался бы вместе с тобою, уверенный при этом, что ничегошеньки путного не выйдет. Ну, не верю, не верю я, что алкоголика вылечить можно! Да и не болезнь это. Распущенность душевная, темнота – одно слово, самим человеком выбранная.
Вот уж и вода закончилась в бутылке, и ноги замёрзли – босые на кафельном полу – стоял Амирам у окна, на улицу смотрел, а ничего не видел, только трепал ветер ветви тополей, нёс, кружил опавшие листья.
– Нет, зря не сказала, Людмила! – пустой стакан на стол поставил, портрет взял, вспомнив неприятного ему человека (ни одной чёрточки в лице похожей, бывает же так! Как будто и не сын вовсе), – по крайней мере, привык бы я к нему. А так… зачем он мне нужен – чужой человек? И что делать? Переждать, пока рассосётся? Нет, не сумею теперь. Буду искать, найду, а дальше? Что дальше? Таскать, как ты? Нет, Людмила, не поведу его по жизни, как телка на верёвке. Пусть сам захочет. Сам. Иначе – всё без пользы. Или это одни отговорки, оправдание нежеланию? Темнота, темнота! Где выход?