Их губы соприкоснулись. С начала, поцелуй был каким-то неловким, опасливым, пробным. Но спустя мгновение, когда Ирина ответила более решительно, губы Кожевникова стали настойчивее. Бочкина зажмурилась, дабы ни что не смогло отвлечь её от происходящего. В животе трепетали крыльями разноцветные бабочки, в голове взрывались вулканы. По телу текла сладость, нетерпение, желание чего-то большего. Верхняя одежда казалась лишней, неудобной, мешающей.
Они вели себя, как пара, одуревших от весны и гормонов, старшеклассников. Шлёпали по лужам, целовались на каждом шагу, ели мороженное, грызли чипсы, запивая какой-то сладкой газировкой ядовито– жёлтого цвета. В тёмном кинозале Кожевников держал Ирину за руку. И Бочкина, как не старалась, не могла сосредоточиться на сюжете фильма, млея, растворяясь в мареве нежности, желая большего, но в то же время, стыдясь этого желания.
А потом был уютный домашний вечер в холостяцкой берлоге рыжего медведя, оранжевый торшер, сгустившиеся, по-весеннему, яркие и прозрачные, индиговые сумерки за окном, запах сигарет и древесной туалетной воды, впитавшийся в обивку дивана, толстый полосатый кот, с удивлением взирающий на гостью. Сплетение рук и ног, дорожка из поцелуев от ключиц до самого потаённого места, одно на двоих дыхание и сердцебиение, обжигающий, но такой ласковый и ручной огонь зелёных глаз, крик Ирины, падение в сверкающую пропасть, смерть и воскресение. А ещё был запыхавшийся курьер, ролы с угрём, красные ломтики маринованного имбиря, зелёный чай и всё те же поцелуи, но уже со вкусом васаби.
* * *
Работа спорилась. Ирина ловко обрабатывала швы, накладывала повязки, спрашивала у больных о их самочувствии. Всё, как всегда, вот только мир стал ярче. Теперь у Ирины появился повод для радости весне, повод для ожидания чуда.
– У меня есть Миша, – говорила себе Ирина Петровна, присутствуя на очередной пятиминутке и выслушивая недовольства Снигирёвой.
– У меня есть Миша, – улыбалась Ирина Петровна, глядя в зеркало.
– У меня есть Миша, – подбадривала себя Бочкина, обрабатывая поверхности и морщась от едкого запаха дезинфицирующего раствора.
Всё! Конец рабочего дня! Ирина, перекинув сумку через плечо, направилась в ординаторскую, представляя, как они вместе пойдут домой. К нему или к ней, не имеет значения. Они оба одиноки. Хотя, о чём это она? Нет больше никакого одиночества. У неё есть Миша, а у Миши она – Ирина Петровна. Закатное солнце щедро вливалось в узкие окошки коридора, заливая белёную часть стены апельсиновым соком.
Из открытых дверей палат доносились голоса больных. Кто-то рассуждал о политике, кто-то делился домашними рецептами засолки грибов, кто-то жаловался на давление. Санитарка с остервенением шлёпала тряпкой об пол, шумел неисправный унитазный бочок в туалете, а Ирина шла.