Фаррелл, потрясённый всем услышанным, некоторое время безмолвно сидел, провожая близившуюся к концу ночь и пытаясь связать все полученные образы в единую картину. Трупам в лаборатории не было счёта, и не мог таким образом понять, сколько времени лаборатория была погребена под землёй. Кроме того, Фаррелл не мог быть уверен в том, что Фидесу можно было доверять – он не знал ни мотивации робота, ни того, был ли тот ещё разумен – как заметил сам Фидес в своём рассказе, он должен был отключиться ещё около пятидесяти лет назад, и его искусственный интеллект не был рассчитан на такую длительную жизнь.
Проанализировав весь рассказ Фидеса с самого начала и сопоставив его с эмоциями, которые тот проявлял, Фаррелл внезапно ощутил, как по спине пробежали липкие мурашки: слова робота о «человеческом» боге и внезапная перемена в его рассказе натолкнули выжившего на тревожные мысли, которые не смог разогнать даже забрезживший где-то выше горизонта белый рассвет.
– Фидес, о ком ты говорил в самом конце? Кого тебе тяжело боготворить и почему? –спросил он напряженным, даже испуганным голосом, беспокойно наклонившись к сидящему напротив потухшего костра роботу. Белый рассвет неестественно быстро освещал пустыню, и, когда Фидес наконец поднял голову, чтобы ответить, Фаррелл уже был практически ослеплён с грохотом проливавшейся из-за Барьера белизной, очертившей на песке тянувшийся к человеку силуэт робота.
– О нашем Боге, конечно же. Рано или поздно мы снова встретим Его, Фаррелл; нам только нужно найти другую Вашу копию, – ответил Фидес сквозь оглушительный рокот белоснежного водопада, ниспадавшего с вершины Барьера.
Фаррелл вскочил на ноги, потрясённо смотря на то, как ниспадающая белизна бесшумно расшибается о мягкие пески и укутывает поверхность пустыни в своём безупречном забвении, скрывая мёртвую серость старого мира. Упоённый безбрежным спокойствием и радостным счастьем, которые безудержно журчали в каждом движении этого света, Фаррелл начал забывать обо всём, что с ним было, забывать о том, в каком положении он сейчас находился: о весь как будто растворился в этом потоке эмоций и счастья, который оглушал, ослеплял и уничтожал в нём всё живое в поисках совершенного сосуда.
Взобравшись взглядом по безукоризненной глади света, Фаррелл увидел грань, разделяющую небо и белизну, и как будто перенёсся на самую вершину Барьера, ограждающего этот человеческий мир от счастливого забвения, и услышал внеземной, торжественный рёв, которому принадлежал весь остальной мир, вся остальная вселенная, вся остальная жизнь. За спиной высилась аквамариновая башня, построенная в прошлой жизни Фаррелла, а перед ним безграничным пространством распростёрлось бескрайнее счастье, тёплой негой растекавшееся по его телу.