Никита ещё раз глянул на чужие кроссовки. Да нет, не знал он, конечно, обувь всех знакомых в «лицо», не мог сказать, кто в чём был – даже вчера, даже сегодня. Даже она. Но что-то всё равно смутило, царапнуло неприятным предположением, вытащило из глубины сознания невозможную мысль, болезненным спазмом отозвавшуюся в груди.
Только кроссы, ни куртки, ни пальто.
Ну так верхняя одежда и не нужна, чтобы подняться на один этаж. Достаточно футболки, кофточки и шортиков. Тем более и они потом окажутся лишними. Так?
Но ведь и обувь переодевать не обязательно. К нему она припёрлась в домашних шлёпках – розовеньких с аппликацией «слоники» – не заботясь о том, какое может произвести впечатление. Самая настоящая, без всей этой тщательно подобранной и наведённой показательной шелухи.
Хотя возможно, только потому, что ей на него просто наплевать. Раз сейчас она с Аликом.
Ник с неприязнью глянул на дверь, за которой пряталась вторая комната – не его, другая – громко выдохнул.
Да отчего он решил, что там она? От того, что больше всего на свете ему не хотелось, чтобы оказалось именно так?
Да, не хотелось. Любая другая, вообще любая другая – ему пофиг. Только не она. Только не Лиза.
Ну что за имя? Никогда ему не нравилось. Ли-за. Как назойливое жужжание комара над ухом, зудящий след от занозы. Той, которая сразу и в душу, и в мысли. И непонятно, когда и как это произошло, что она впилась, влезла глубоко под кожу.
Ведь ничего же особенного, одна из тех дурочек, которые тают от улыбочек Алика. Наблюдать за такими забавно. На панд же пялятся часами, ржут, умиляются и насмехаются над их наивной непроходящей тупостью – куда-то полезла, долбанулась, упала, ничего не поняла, скорчила уморительную мордаху и… полезла опять.
Вот и он вроде бы только наблюдал. И понимал, что ему не смешно и не прикольно. Что ему нравилось. Имя не нравилось, а вот всё остальное – очень даже. Нравилось смотреть, как она реагировала на происходящее. Нравилось, когда она украдкой подглядывала за ним, думая, что он не замечает, когда сердито хмурилась и сжимала губы, возмущённая его усмешками и словами, когда, слишком задумавшись, улыбалась каким-то своим мыслям.
Нравились её сумасшедшие глазюки – двуцветные – ярко-коричневые ближе к зрачку и серо-зелёные у края радужки. Нравились густые непослушные волосы и припухлые чуть обветренные губы с чётко прочерченными складочками. Нравилась трогательная хрупкость ключиц и тоненькой шеи. И остальное – нравилось. Да кто бы знал, скольких усилий ему стоило ограничиться только ехидным шёпотом на ушко, когда почти касался губами кожи, почти чувствовал, насколько она нежная, тёплая и бархатистая.