– Хотя… – Алик шмыгнул носом, скривил губы, – обидно, конечно. Все ведь и правда поверили, что мы с ней живём, а у нас и не было ничего. Со-всем. Ваще, а! Но у меня ведь Полина, блин, Михайловна, – напомнил он сам себе, добавил запоздало: – была. – И опять недовольно нахмурился, надул губы. – Всё-таки, по-моему, она не сама решила. Кто-то на неё надавил. Папашка, наверное. Донесли ему, или сам как-то понял. Или всё-таки муж узнал?
Пожарский вытянул руки поверх стола, уронил между ними голову, страдальчески простонал, потом заключил трагично:
– Со всех сторон облом. Полина послала, Лизбет меня не хочет. Ей-то чего не так? – потом чуть повернулся, упёрся подбородком в столешницу, глянул исподлобья снизу-вверх, тягуче завёл: – Ни-и-ки-и! Пойдём, как обычно, снимем кого-нибудь. С тобой хоть не так тоскливо, и дуры сойдут. А?
Никита беззвучно хмыкнул, сообщил невозмутимо:
– Без меня.
– Да ладно? – Алик даже выпрямился, уставился с неверием. – А с тобой-то тоже чего? Или я пропустил какой-то флэшмоб по воздержанию?
– Сегодня день рабочий, – напомнил ему Никита. – И учебный.
Пожарский громко выдохнул, закатил глаза.
– Ну и чё? Прогулять нельзя?
– Нельзя. И кого ты с утра снимать собираешься?
Алик разочарованно скривился, протянул просительно:
– Ну а вечером? – но услышал в ответ:
– Всё равно, без меня.
И опять выругался, произнёс, глядя в глаза:
– Тварина ты, Ники. – Снова выдал с любовью и нежностью пару непечатных фраз. – И врёшь ты всё про работу. Хотя, конечно, смотря что под нею понимать. Если деньги дают, то почему бы и нет? Поэтому просто так тебе теперь не интересно. Да?
Ну, понеслось. А главное, ответить нечем. Потому что… Да потому что. Никита и не стал, поднялся, направился вон из кухни. Но Алик и тогда не успокоился, проорал вслед:
– Как всегда, да? Встал и ушёл! Ты же такой гордый. Ага, не смеши. Уж я-то знаю, где твоя гордость. Ха. – И, подумав несколько секунд, прибавил мстительно: – И катись сегодня сам в свой универ. Я всё равно туда не собираюсь. Задолбали вы меня все.
Но Никита и сам бы с ним не поехал. Он и вышел специально гораздо раньше, чтобы не столкнуться, хотя не смог бы точно сказать, чего хотел больше: увидеть или нет?
Она бы опять попыталась объяснить? Но он по-прежнему не собирался слушать. Терпеть не мог оправдания, особенно такие, когда уже знаешь, что человек ни в чём не виноват, но всё равно не останавливаешь, разрешаешь ему всё сказать, получая удовольствие от того, как он старается: убеждает, упрашивает, вымаливает прощение и внимание. Но почему-то до сих пор не отпускало.