— Это одна из причин. Команда линкора подписала документы о неразглашении, но вы… Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что с вами произошло нечто страшное. Простите, но пребывание в Храме для вас — вопрос политической безопасности Киориса.
— Почему же вы сразу не сказали?
В голосе прорезалась досада. Не столько на жриц, сколько на себя. Не будь он так зациклен на собственной боли, давно бы все понял.
— Потому что политика не дала бы вам повод жить дальше. Вы остались бы, но всего лишь ждали, когда вас отпустят, и не думали бы больше ни о чем, кроме реализации вашего плана.
И снова она права. Скорее всего, именно так он бы и поступил. Злости не осталось. Только безмерная усталость от того, что кто-то понимает и знает его лучше, чем он сам.
— Вы можете передать императрице мои соболезнования? И… что мне очень жаль. Я не хотел доставить ей лишние хлопоты.
— Вы и не доставили. Рапорт о произошедшем на линкоре отправился к главнокомандующему, а он не стал тревожить сестру.
Ну, конечно… Разделение власти и ответственности позволяло уберечь императрицу от некоторых неприятных подробностей. Талия тоже не раз пользовалась такими лазейками.
— Однако ваши соболезнования я передам. Или можете изложить их в послании. Когда руки заживут…
— Вы предлагаете мне написать письмо?
В цифровую эпоху письменность использовалась разве что для весеннего фестиваля искусств. Для придания достоверности происходящему на сцене. Но никак не для переписки.
— Полагаю, вы справитесь. К тому же это поможет вам разобраться в собственных чувствах и мыслях. Письменность очень недооценивают.
— Хорошо, я попытаюсь.
Не то чтобы он обрадовался перспективе сидеть над листом бумаги и выводить вежливые фразы, но почему бы и нет? Особенно, если его оставят в покое. Да, он даже постарается написать что-то приличное. И подумает о своих чувствах.
— Расскажите мне о принцессе, — неожиданно произнесла Филис. — Какой она была?
Пожалуй, в другой ситуации, Байон бы выразил жрице свое восхищение. Тем как безупречно она усыпила его бдительность, как позволила расслабиться и задавать вопросы, как выдала ничего не значащую рекомендацию, и как точно рассчитала время, чтобы нанести отмеренный удар. Да, в другом месте, в другое время, и в отношении другого киорийца…
Он откинулся на спинку стула и посмотрел в распахнутое окно. На тени, что расползались от деревьев. На листья, колышущиеся на ветру. Дождь, скорее всего, будет.
Где-то в груди уже привычно заныло. Странно, ведь целый день он ничего не чувствовал. И это было благо.
— Куда вы подмешали успокоительное? В еду? Воду?