Увидев удивление Тамары, гостья улыбнулась:
– И Мотя – не Матвей, Маттео.
«Так вот откуда подпись на конвертах?! Хоть что-то стало на свои места», – ухватилась Тамара за ниточку, но тут же поймала себя на мысли, что не желает ворошить прошлое, что лучше оставить всё, как есть, но было уже поздно – женщина тяжело вздохнула, машинально разгладила рукой на столе складочки на скатерти:
– Народ наш на заграничное голодным был, жадным: мир-дружба-жвачка, фарца… На этом Мотя и сыграл. Итальянцем Елене представился, членом команды. Потом прощения просил. На коленях. Умолял простить его, каялся. Увы, есть вещи в жизни крайне неразумные…
Уловив, как напряглась Тамара, женщина добавила:
– Ты их, девонька, не осуждай – молодыми были, горячими, а ещё – гордыми, друг дружке не уступили – это их и погубило.
«Легко сказать – не осуждай», – подумала, чувствуя, как тело сотрясает мелкая дрожь. Слышать незваную гостью больше не было сил. Алессандра, будто догадавшись о её состоянии, бросила взгляд на часы и коротко закончила:
– Он так и не женился, остался бобылём. По миру колесил, вниманием не баловал – в основном фотографии присылал, да по праздникам звонил. Иногда. Сейчас осел – обстоятельства заставили. Думаю, ему приятно будет… Да ладно, не буду гадать, возможно, в жизни ещё встретитесь. Ну, мне пора, дорогая, время. А ты подумай, перевари, через себя пропусти, если сможешь – прости. Всех прости…
У двери она остановилась:
– Ты извини, на всякий случай взяла в больнице твой телефон, авось, пригодится: кто знает, что в жизни завтра может случиться…
После её ухода Тамара почувствовала себя обманутым, покинутым болванчиком с пустой и обезличенной душой. О том, что всю сознательную жизнь она жила во лжи, думать не хотелось, а другое просто не думалось – голову обручем сжала тупая разъедающая боль.
Достала из маминой шкатулки «итальянские» письма. Открыла наугад. «Дорогая Леночка! В который раз прошу – прости…» Дальше читать не стала – разорвала пополам, потом ещё раз, и ещё, после чего, захлебываясь слезами, неистово набросилась на письма: с остервенением рвала длинные, желтоватые от возраста конверты на мелкие клочки, будто расправлялась с заклятым врагом, пока не услышала, что проснулся Семён.
Сгребла в мусорное ведро кучу бесполезной бумажной трухи, по ходу умыла опухшее от слёз лицо. Немного полегчало. Остался только сквозняк в голове да заиндевевшие мозги, отчего казалось, что летом в доме холодно. Взяла лежащую рядом бабушкину шаль. Тонкая шерсть мягко обняла-обвила озябшие плечи, окутала сердце миром и покоем, казалось, и дышать стало легче. Вспомнилось бабушкино: «Спиночкой к стеночке, плечики расправила, локоточки прижала и… пошла!» Машинально выровняла спину, приподняла голову, успела даже в зеркало на себя взглянуть, с горечью отметив под глазами темные круги, и пошла – к сыну. Действительно, не время жалеть себя, когда не на кого больше положиться.