— Почему ты не женат?
Митчелл чуть заметно вздрагивает.
— Умеешь ты озадачить вопросом, Бекки! — Смеётся. — Вероятно, не нашлось той, кто бы согласилась стать моей женой.
— Я бы точно согласилась.
Я тут же затыкаюсь. Вот это меня угораздило, сморозить такую глупость!
— Бекки, я понимаю, что ты юная трепетная девушка и, наверное, воспринимаешь моё внимание, как некий романтический интерес, но не забывай, что мы с тобой просто друзья.
— Просто друзья, — повторяю я, почти теряя сознание.
Глупая дурочка! Как я могла подумать, что он за мной ухаживает. Как красивый взрослый мужчина без единого недостатка может заинтересоваться мной? Мне так стыдно, что я не знаю, куда деться.
— Бекки, юношеские платонические влюбленности это нормально, — продолжает он лекцию. — И обычно мы идеализируем объект влюбленности, в то время как в жизни это совсем другой человек. Ты меня понимаешь?
— Нет никакой влюблённости, — вру я. Я боюсь, что если стану доставлять ему неудобства, Митчелл предпочтёт от меня избавиться. — Я просто сказала глупость. Я имела в виду, что есть много женщин, которые пошли бы с тобой в церковь.
— Для этого уже давно не нужна церковь, — шутит он.
— Да! Верно…
— Бекки, я точно тебя не обидел?
— Нет! — Я улыбаюсь через силу, хотя на душе погано. — Спасибо за подарок. Ничего, если я пойду спать? Очень устала.
— Если устала, иди, конечно, — Митчелл озадачен, — Доброй ночи, Бекки.
— Спокойной ночи, Митчелл.
Я иду к себе. Захлопываю дверь и заваливаюсь на кровать не раздеваясь. Прижимаю к себе подушку и крепко закусываю её угол. Слёзы струятся по щекам, и я изо всех сил сдерживаю рыдания, боясь, что он услышит.
Я для Митчелла друг, а он для меня нечто большее. Он был прав про юношескую влюблённость. Ночами я вижу его в постыдных снах, после которых просыпаюсь вся в поту и с бешеной пульсацией внизу живота. Стыдно признаться, что это происходит и ещё постыднее признать, что это так приятно, и что я постоянно думаю о нем перед сном, чтоб снова познать это греховное удовольствие.
В раковину падают клочья пены для бритья вперемешку с крупными бордовыми каплями.
— Зараза! — выдыхаю я и стираю с лица остатки пены вместе с кровью.
Полотенцем протираю кусочек запотевшего зеркала и оцениваю глубину пореза, который противно саднит и кровит.
Я открываю аптечный шкаф, достаю бутылочку перекиси и, щедро смочив край полотенца, прикладываю к порезу, отчего кровь сразу начинает пениться.
С силой захлопываю шкаф, но что-то заставляет снова его распахнуть. Я достаю с верхней полки несколько флаконов — "Агомелатин" и "Тразодон". Открываю оба и высыпаю таблетки на ладонь. Давай, Митчелл, отправь их в рот, и всё, возможно, будет хорошо. Ты же не станешь растением, которое будет весь день пускать слюни, если проглотишь этих «малышек».