Почему она так отчаянно рыдает, если я только на минуту прикрыл глаза?
Я делаю усилие и разлепляю припухшие веки, но свет такой яркий, что тут же зажмуриваюсь.
— Кэти, не плач я же в порядке, — шепчу, еле ворочая языком.
Вместо ответа слышу ее торопливые удаляющиеся шаги.
Все-таки открываю глаза и осматриваюсь. Я в комнате, напичканной медицинскими приборами. Они наполняют пространство мерным пиканьем, а я весь оплетен датчиками и проводами. Неужели все так серьезно? Пытаюсь поднять правую руку и содрать с себя все это, но новый приступ боли прижимает к кровати.
В палату возвращается Кэтрин, а вместе с ней доктор и пара медсестер. Целая делегация.
Доктор приподнимает мое веко пальцами и светит мне в глаз фонариком, затем повторяет то же самое с другим глазом и удовлетворенно кивает.
— Как вы себя чувствуете, офицер?
Кэтрин стоит напротив меня и молча глотает слезы, которые струятся по щекам бурными потоками. Мне бы ее успокоить, но надо ответить доктору.
— Я в порядке. Что случилось? Меня подстрелили, да?
— Верно, — кивает доктор. — Одна пуля прострелила легкое, а другая угадила в ногу, прямо в большеберцовую кость. Вы потеряли очень много крови, и мы буквально вытащили вас с того света.
— Сколько я был в отключке?
По неутешно плачущей Кэтрин и каменным лицам медсестер понимаю, что отсутствовал долго.
— Вы несколько недель провели в коме.
— Но сейчас я уже в порядке? — спрашиваю я, и эти слова вызывают у Кэтрин новый приступ истерики.
— Вас ждет долгая реабилитация, — говорит он и делает жест медсестре.
Она подходит к капельнице и что-то туда вкалывает. Меня непреодолимо тянет в сон. Мне нельзя спать, мне нужно сказать Кэтрин, что она не должна плакать.
Лишь снова открыв глаза, я понял, что удача оставила меня дважды. Первая пуля прошила грудную клетку, задев легкое по касательной и не затронув ни одного крупного сосуда. И лучше бы она разнесла легкое и застряла в нем. Тогда бы случился коллапс, и я бы задохнулся на месте. Но я выжил и словил вторую пулю, которая раздробила большеберцовую кость. Хирурги все ломают и складывают заново эту несчастную кость, каждый раз норовя отрезать ногу ниже колена.
Я стал никем. Человеческий конструктор, за которым нужно выносить судно. Если днем я пытался держаться, то ночами накатывало. Я не мог спать, даже несмотря на лошадиные дозы снотворного. Смотрел на Кэтрин, задремавшую в кресле, и чувствовал злость. Злость на себя. Понятно было, что из меня толка уже не выйдет, а ее еще можно было спасти. Спасти от участи жены калеки. Уж лучше быть вдовой офицера, чем женой одноногого инвалида.