Митчелл регулирует капельницу, делая вид, что очень занят процессом. Я вижу, что он борется с искушением броситься прочь. Вдруг Митчелл с надеждой предлагает:
— Давай поговорим об этом, когда ты окрепнешь.
— Нет, сейчас! — Я должна все знать. Мне нужно понять, почему он такое творит. Как воздух нужно. — Я не собираюсь сдавать тебя копам, но ты должен мне все рассказать.
— Что ты хочешь знать? — Митчелл вздыхает. Ему некуда деваться — разве что придушить меня подушкой.
— Почему ты стал таким?
— Помнишь таблетки, которые ты видела в ванной? Мне их выписал психиатр. Уже много лет я страдаю клинической депрессией.
— Как это?
— Это когда тебе постоянно плохо и грустно, и ничто не радует. После срыва я провел полгода в психиатрической клинике, где меня подсадили на таблетки. Но когда я их пил, переставал быть собой.
— В смысле?
— Сложно объяснить. Представь, что ты засидела ногу и пытаешься встать, но не чувствуешь ее. То же самое с душой и разумом на таблетках. Ты как живой труп. Просыпаешься утром и ничего не хочешь.
— Что за срыв, Митчелл?
Митчелл — самый сдержанный человек в мире. Он уж точно не будет биться в истерике. И уж тем более я не могу представить, как его рядят в смирительную рубашку и запирают в комнате с мягкими стенами.
Митчелл молчит. Он сегодня стал таким простым и приземленным в несвежей рубашке, рукава которой засучены выше локтя. Как же я раньше этого не видела? Не видела, какой он слабый и сломленный под своими сияющими доспехами. Ничего страшного, Митчелл! Я люблю тебя любым. Я все исправлю.
— Я пытался покончить с собой, но сестра вытащила меня из петли, — говорит он погасшим голосом.
— Зачем ты пытался это сделать? — спрашиваю я, а в голове звучат слова отца: «Тот, кто пытается наложить на себя руки, оскорбляет бога и самолично отворяет врата в ад».
Пожимает плечами и прячет руки в карманы.
— Просто жить надоело, вот и все. Но так делать не нужно. Это плохой выход. И хуже только то, что я начал творить позже. Я к тому, милая моя Бекки, что что бы с тобой ни происходило дальше, ты должна помнить, что петля — это не то, что тебя спасет.
Он поглаживает руку, в которую воткнута игла. Мне так больно от его нежных прикосновений, что я не могу больше держаться. Слезинка, которая только грозила излиться, сбегает по щеке.
— Митчелл, — шепчу я.
— Я тебя пугаю?
— Нет, — всхлипываю я и признаюсь в том, что разрывает грудь: — Я тебя люблю.
Он поднимает на меня глаза. Они светлеют и расцвечиваются искорками.
— Я тоже тебя люблю. Ты…
— Нет! — обрываю я его, пока Митчелл не сказал мне какую-нибудь глупость типа: "Люблю тебя как сестру". — Я люблю тебя не как брата или папочку, или друга. Я люблю тебя как мужчину!