Смертельная поэзия (Шехова) - страница 43

– Это у него-то неуверенность в себе? – хмыкнул Кутилин. – Не очень-то вяжется с его поведением.

– Зато вяжется с той характеристикой, которую дала ему Аглая Афанасьевна, – заметил Колбовский. – А я все больше склонен ей верить. Вообще, я бы, конечно, не предположил, что это почерк гения… Скорее, мнительной, беспокойной натуры. Хотя – что мы знаем о гениях?

– А он прямо-таки гений? – протянул Кутилин.

– Да, его стихи гениальны, – кивнул Колбовский. – Но почерк выдает, что сам он до сих пор в этом не уверен.

– Тут, батенька, я вам не могу, – развел руками Петр Осипович. – Вам придется самому выбрать – кому больше верить: стихам или почерку. На мой-то взгляд, оба свидетеля не слишком надежны.

Колбовский словно бы и не слышал его, погруженный в глубокую задумчивость. Он даже машинально сунул пальцы в карман мундира, где по обыкновению лежала маленькая плоская коробочка с леденцами. Однако тут же, смутившись, достал руку обратно. Грызть конфеты прилюдно, даже в присутствии старого друга, казалось ему почти таким же неприличным, как читать чужие письма.

*

Бурляка взяли на следующий день где-то вблизи Нижнего. Эту новость Феликс Янович услышал от почтальона Тимошки как раз тогда, когда шел обедать в трактир. Взмыленный мальчишка подбежал к нему и, переводя дыхание, громким шепотом сказал:

– Взяли! Бурляка! В участке!

Мгновенно утратив аппетит, Феликс Янович поспешил в полицейский участок. Петр Осипович уже был там. Бледный и небритый Егор Бурляк, сгорбившись, сидел на стуле и всем своим видом выражал равнодушие к происходящему.

Участок был набит полицейскими, и от того там царила еще более удушающая атмосфера чем обычно. Потные шеи, прокуренные усы и несвежие мундиры в сочетании создавали такой тяжелой густой дух, что Колбовского даже слегка замутило.

– Вы-то что здесь делаете? – зашипел на него исправник Касьян Петрович Конев, бочкообразный человек с жесткой щеткой рыжих усов и острым взглядом маленьких булавочных глазок. Конев откровенно недолюбливал Феликса Яновича и нередко отпускал в его адрес едкие замечания. Причиной был интерес Колбовского к распутыванию загадок, который исправник ехидно называл «игрой в Пинкертона». Касьяна Петровича крайне злило, что судебный следователь, напротив, благоволит к начальнику почты. Как-то на именинах Петра Осиповича Колобовский попытался вежливо объяснить исправнику, что дело совсем не в загадках и не игре, а всего лишь в том, что он по своей природе не выносит нелепостей и несправедливостей. Феликс Янович был бы рад оставаться в стороне, если бы некоторые ситуации не отличались слишком нелогичными обстоятельствами, которые раздражали подобно складкам на простыне. Пока не разгладишь – не уснешь. Однако же Конев счел это упреками в адрес полиции и разразился таким потоком брани, что Колбовский решил прекратить бессмысленный разговор и больше к нему не возвращаться.