– Опять суете нос не в свое дело? – рыкнул исправник на смутившегося Феликса Яновича.
– Касьян Петрович, зачем вы так? – Петр Осипович устало потер лоб ладонью. – Феликс Янович – старый знакомый Бурляка. Уверен, он просто хотел убедиться, что с мальчишкой все в порядке.
В первый момент Колбовский слегка опешил – слишком непривычно было видеть лукавство со стороны Кутилина, да еще столь натурально разыгранное. Но он тут же нашелся и, кашлянув, сказал.
– Да, собственно, просто хотел взглянуть…
– Вы в своем уме?! – Касьян Петрович разошелся еще больше. – Этот человек обвиняется в убийстве! А вы тут – просто взглянуть?!
– Позвольте, – Колбовский, наконец, окончательно взял себя в руки. – Вы как исправник имеете право отказать в этом. Но беспокоится о чьей-либо судьбе – мое человеческое право, которое вы не можете отрицать.
Касьян Петрович уже раскрыл рот, чтобы рявкнуть, но, поймав нахмуренный взгляд Кутилина, лишь раздраженно махнул рукой.
– Вот, можете, полюбоваться – он-то в полном порядке. Но ненадолго. Потому что если будет по-прежнему отрицать свою вину…
– А это уже моя забота, Касьян Петрович, – вежливо вклинился Кутилин.
Феликс Янович тем временем разглядывал Бурляка. Тот был похож на утопленника, выуженного из воды в последний момент: бледный, с синюшным лицом и стеклянными глазами.
– А вы позволите… переговорить с ним? – обратился он в пустоту между Кутилиным и Коневым. – Клянусь, что это исключительно в интересах следствия!
– В интересах следствия будет, если вы исчезнете! – снова взъярился Конев.
Феликс Янович понял, что несколько поторопился, и поспешил покинуть участок.
Он, конечно, же встретился с Бурляком, но уже позже. Вечером Петр Осипович сам привел его в уездную тюрьму к незадачливому поэту, попеняв по дороге на излишнюю прямоту.
– Ну, зачем же вы, Феликс Янович, сразу на рожон лезете? Знаете же, что Конев вас на дух не переносит. Вы бы тихонько ко мне пришли, спросили. А то сейчас опять шум поднимется… Касьян Петрович и мне-то палки в колеса ставит. Еще настрочит куда не надо, что я тайны следствия разглашаю.
– Да, простите меня, – сконфуженно каялся Колбовский. – Но душа не на месте. Честно скажу, переживаю за этого юношу.
– Понимаю, – вздыхал Кутилин.– Но вы ему вряд ли поможете.
Бурляк сидел в тесной душной камере – ровно такой же, как и прочие три камеры подследственного отделения. Как правило, занята была только одна из них – серьезные преступления в Коломне случались не часто. Егор встретил Колбовского совершенно равнодушным взглядом.
– Егор Мартынович, как вы? – тихо спросил Феликс Янович, присаживаясь рядом на край койки, где лежал тоненький дурно пахнущий тюфяк.