– Не-а.
Сташенко посмотрел по сторонам – не видит ли кто? – и отвернул ворот белоснежной сорочки.
– Еще вопросы есть?
– Нету, – вздохнул Чаковцев, разглядывая синяк на шее.
– А какой у неё голос, – закатил глаза Боб, – какой голос…
Чаковцев пытался уснуть. Он долго ворочался на тонком гостиничном матраце, и кровать под ним отзывалась протяжным скрипом на каждое телодвижение. Единственная гостиница Энска, безусловно, не слишком изменилась с советских времен, но беспокоило Чаковцева и не давало уснуть иное: за тонкой стенкой был номер Сташенко, и оттуда тоже доносился скрип. Ритмичный. Громкий. Давно.
Он накрыл голову подушкой.
“Не спит и уснуть не даёт
Засосной любовью пылкой
Соседка моя, что живёт
Между Бобиком и подстилкой”
К завтраку Чаковцев спустился рано, с ожидаемо больной головой. К его удивлению, Блоха уже сидела за столом – с видом на подмёрзшее узорчатое окошко – и тихонько помешивала чай. Проскользнуть мимо не вышло – девушка заметила его и поманила приглашающим жестом. Чаковцев, с тостами на подносе и газетой под мышкой, уселся напротив.
– Привет, – сказал он, чувствуя с досадой смущение в голосе.
– Привет.
Она подняла на него невинные утренние глаза и Чаковцев окончательно стушевался: без косметики Блоха смотрелась обычной милой девчонкой. Они вежливо обсудили погоду за окном и качество гостиницы, потом у Чаковцева иссякли темы для светской беседы и он забеспокоился о деле:
– Зал уже видели?
– Вчера вечером. Мельком.
– И как?
– Зал как зал, – равнодушно ответила Блоха, – видали и похуже. Бобу даже понравился.
– А тебе?
– Звук там вроде неплохой…
Он сходил за кофе, сделал несколько горьких глотков, с облегчением ощущая, как боль в голове тает и испаряется, посмотрел на девушку подобревшими глазами.
– Кстати, о звуке. Боб тебя хвалит, голос… и вообще…
Блоха засмеялась:
– Ну, он пристрастен.
– Это Боб, – улыбнулся Чаковцев, – он такой. И давно ты с ним? Хотя, о, молодость, у тебя ведь всё – недавно.
Блоха хихикнула:
– В группе – год… Или ты про другое?
“Покраснела или показалось?”
– Про другое, – сказал он, пряча глаза.
– Около месяца.
“Медовый месяц, значит. Это объясняет…”
– Извини, это, конечно, не моё дело, – промямлил Чаковцев.
Блоха отодвинула свой чай и по-детски, в упор, уставилась на него – подобный взгляд у взрослых Чаковцев замечал раньше лишь у людей очень простодушных, а также у конченых прохвостов. “Сразу два джинна в одном изящном кувшине – вот ты кто”, – подумал он с беспокойством; часть его мозга уже подхватила и завертела этот образ, жаркий и соблазнительный: джинн и кувшин, ифрит и гуль, и ещё это чёртово тату – вязь, связь… тьфу.