— Что тебя привело в мою лачугу? — тут же прозвучало в ответ. Она единственная из всей челяди обращалась с ним и Чжонку неформально. Соджуну это, почему-то, грело сердце.
Он толкнул дверь и вошел. Кормилица осталась сидеть на своем месте, так и не выпустив из рук мотка с нитками. Ее лицо было, как печёное яблоко, — обожжённое солнцем и сморщенное временем. Такой ее помнил Соджун и в детстве.
Няня посмотрела на него. Хитро улыбнулась, заметив сверток в руках.
— Зачем пожаловал?
— Няня, ты в нашем доме самая главная, — тут же сказал Соджун.
Старуха хмыкнула и завертела моток быстрее.
— Знаю я, что тебе гложет. Езжай спокойно. Я присмотрю за ними. Твой отец сейчас очень занят, чтобы лезть в дела рабов, — проскрипела бабка и посмотрела на своего молодого хозяина.
Тот стоял, едва не подпирая макушкой чжонрипа низкие стропила лачуги, вытянув руки вдоль тела. Он сжимал в руке сверток и молчал, глядя на проницательную няню. Она, как всегда, все знала, все видела. Ничего от нее не скрыть.
— Он приставит их к работе, как только ты сядешь на своего коня, но не печалься, я подберу им работу по силам, — продолжала няня, — ступай, молодой господин.
— Возьми, няня, твоя любимая хурма, — кое-как проговорил Соджун, протягивая сверток.
Он приготовил речь. Он продумал каждое слово, чтобы поговорить с няней, понимая, что она, по сути, единственная, кто может облегчить жизнь несчастной семьи во время его отсутствия. Вот только няня все давно знает. От осознания этого тепло щекотало в груди.
Бабка взяла сверток, засунула туда свой нос, запричитала, что у нее и зубов-то нет, чтоб съесть это лакомство, а потом глянула на мальчика, который на ее глазах превратился в такого мужчину, и вздохнула.
— Но ты должен вернуться! Если тебя там убьют…, — сказала она.
— Вернусь, я обязательно вернусь, — ответил Соджун, поклонился и вышел. На душе стало немного легче.
Через два дня он уехал. Анпё седлал лошадей, рабыни собирали вещи и провизию, а Соджун поглядывал на окна женской половины дома. Там, за закрытыми ставнями, была она. Он не ждал, что она выскочит его провожать, умоляя беречь себя. Он просто чувствовал, как сжимается собственное сердце. Старый политик напутствовал сына служить государю и стране и не щадить преступников. Соджун его почти не слышал. Чжонку молчал подле деда, и лишь когда тот отошел, взялся за стремя отца, шагая рядом с конем. Дойдя до ворот, подросток отпустил стремя и снизу вверх молча посмотрел на отца. Соджун улыбнулся одними глазами.
— Берегите себя, отец, — проговорил подросток и поклонился.