Соджун оправил на няне старый залатанный ханбок, сложил на животе сухие, скрюченные от постоянной работы руки, поправил тяжелую седую косу и поднялся. Постоял над ней, а потом, подняв сложенные ладони на уровне глаз, поклонился няне, своей дорогой няне, которую не смог защитить от своего отца, потому что никогда не думал, что от него нужно защищать даже ее. Ведь это не просто рабыня, а няня… Поднялся, постоял, а потом, вновь сложив руки, вновь поклонился и поднялся. На душе было пусто. Пусто, словно няня ушла, и оставила после себя пустоту, которую уже ничем не заполнить.
Гаыль и Чжонку были здесь и оба плакали навзрыд. Молодая рабыня плакала из-за того, что теперь не осталось в доме человека, который поможет госпоже и детям. Самой Гаыль ничего не нужно. Она рабыня; рабыней родилась — рабыней умрет, но госпожа… Никто больше не спрячет из общего котла еды, никто не согреет воды, чтоб умыться. Теперь они словно сироты, оставшиеся без матери, а что еще уготовил хозяин — неведомо.
Соджун посмотрел на сына, который плакал, не стыдясь слез. Когда он сам последний раз плакал? Капитан напрягал память, но вспомнить не мог. Наверное, после смерти Хёнчжуна. Отец рыкнул на него во время похорон старшего сына, и Соджун искусал губы, даваясь слезами, но даже не всхлипнул ни разу. Уход любимого старшего брата был страшным ударом для семилетнего ребенка. А потом не было причин для слез. Временами было страшно и даже больно, но он больше никогда не плакал. Разучился.
Сейчас, глядя на своего плачущего шестнадцатилетнего сына, он хотел его урезонить, но промолчал, лишь положил ладонь на голову. Почувствовав тяжелую отцовскую руку, мальчик поднял глаза и вдруг перестал всхлипывать. Он всегда считал отца молодым, ведь Чжонку родился, когда тому едва минуло девятнадцать лет. Но сейчас он увидел отца мрачным, уставшим и пожилым, словно все эти события состарили его. Мальчик поднялся и вытер лицо.
— Поклонись няне, сынок, — тихо сказал отец.
Ребенок последний раз всхлипнул, а потом собрался, выпрямился и с достоинством дважды поклонился усопшей. Отец стоял рядом со скорбным лицом. Когда почести были оказаны, Соджун подозвал Гаыль.
— Позови еще кого-нибудь, приготовьте все к похоронам.
Гаыль всхлипнула и кивнула в сторону господского дома.
— А старый хозяин?
Соджун вспыхнул. Видимо, рабыня что-то такое прочитала на его лице и отпрянула в сторону. Соджун сжал кулак, усмиряя вмиг взорвавшееся сердце, и уже спокойно и твердо произнес:
— Вы принадлежите мне, значит, и подчиняетесь мне.
Гаыль утерла лицо, кивнула и вышла из комнатки. Через мгновение во дворе раздались причитание и плач.