— било набатом в голове, пока Соджун завязывал пояс ханбока, а в глазах черти прыгали!
— Не реви, сын! — приказал он.
Чжонку всхлипнул и посмотрел на родителя. Тот стоял мрачнее тучи, и ребенку стало страшно.
— Отец…
Но тот вдруг улыбнулся: наверняка, так улыбается тигр, когда понимает, что кролик уже в его лапах. Подросток чувствовал, как вдоль позвоночника пробегает холодок — вверх-вниз, вверх-вниз — и едва дышал. А отец, хлопнув его по плечу, вышел из купельной, пересек двор и без стука вошел в комнатку няни. Чжонку едва поспевал за ним.
Старуха была не одна, около нее сидела плачущая Гаыль. Увидев господина, она подскочила и уже открыла, было, рот, но Соджун поднес палец к губам, и девушка промолчала, а сам сел возле няни. Старуха что-то лепетала землистыми губами, а руки, лежащие поверх одеяла, будто что-то искали. Соджун взял и чуть сжал холодные сухие, как ветки, пальцы. Те, точно силу обрели после прикосновения молодости, вцепились крепко в мужскую ладонь. Няня открыла глаза. Соджун наклонился к ней.
— Няня, няня, — позвал он тихо.
Лицо старухи сморщилось еще больше. В уголках помутневших глаз блеснули слезы, а из впалой груди вырвался хрип:
— Соджун, мальчик мой. Соджун, ты приехал.
Перед глазами капитана все плыло, как в страшном дурмане. Ему даже казалось, что все происходящее — сон. Страшный тягостный сон.
— Приехал, приехал, — ответил он, утирая старческие слезы рукавом своего шелкового ханбока.
— Не отстояла я ее, сынок, не отстояла. Уж как ее, бедную, били! — хрипела няня, и эти страшные слова словно резали живое сердце капитана. — А она, гордая, даже не вскрикнула ни разу, не взмолилась о пощаде, не застонала. Чжонку натерпелся тоже.
— Знаю, няня, знаю, — отвечал сухим, надтреснутым голосом Соджун, а впору было кричать.
— Уходи, мальчик. Уходи! Забирай их и уходи. Не жить ей здесь! Ни ей, ни детям ее, ни тебе, ни Чжонку! — запричитала няня, пытаясь встать. Соджун стал укладывать ее обратно, но она не слушалась. Она вдруг решила, что напоследок выскажет все старому господину. Соджун и Гаыль пытались ее урезонить, да куда там! Она уже поднялась на ноги, как вдруг схватилась за голову и стала садиться обратно. Соджун подхватил ее, не дал упасть, а она закатила глаза и вдруг обмякла в его руках. Капитан тряхнул няню, позвал, но она не отозвалась. Тогда он уложил ее обратно, а потом припал ухом к груди, но исстрадавшееся сердце молчало. Уже молчало.
Соджун смотрел на мертвое тело своей няни и вдруг ощутил, что остался совсем один. Не только он, но и Чжонку, и все остальные. Человек, на котором держался дом, ушел. Ушел оскорбленным, униженным, избитым. Это-то плата за все годы, которые служила няня? Свою семью оставила, себя забывала ради хозяев своих нерадивых и заслужила удара, да от кого еще? От хозяина, чьих детей вырастила! Что ж… достойная плата, ничего не скажешь!