Он говорил взахлеб, но с паузами – и удивляясь собственной выдумке. Отличить ее от правды становилось непросто и ему – внутри рассказа симбиоз их выглядел органичным. Поддерживала и моя реакция. Я, наивный и доверчивый, тоже удивлялся, восторгался, но главное – смеялся. Это воодушевляло. Поначалу историй было меньше – преобладали признания и фантазии. Главной темой их была Наташа. С пятого класса они учились вместе – и влюбленность Саши насчитывала уже не первый год. Она была искренней – но пошловатой. Непосредственная же вычурность (в выдумке и идеях) окупала все, казалось знакомой и родной. Я еще не любил – но поддакивал. Противоречие казалось нежелательным и неуютным. Главной целью являлось доверие, разговор по совести и по душам. В пределах возможного это осуществлялось. Как и в случае с Колей, я разделял понимание Сашиной любви и хотел бы третьим в ней – заговорщиком. Тем, кто, зная все о влюбленном, может похвастаться тайной перед объектом любви. Первый шаг на пути к собственному чувству был сделан. Произвести впечатление посвященности – удовольствие особенное. Зная о чувстве Саши (скромным оно не было) Наташу должен был заинтересовать мой вид. Вид человека с загадкой, раскрывать которую он не собирается. Желая подразнить, я намеренно улыбался и подмигивал Саше, поглядывая при разговоре в ее сторону – и обратно. Не учитывал я одного – нелепости. В глазах всего класса Абрамов выглядел смешным, придурковатым. Я же, выбравший такого приятеля, казался странным и смешным не менее. Наташа хихикала – и играла бровями удивление. Сам того не замечая, я работал уже на себя. Все еще разделяя влюбленность Саши – но желая успехов и своей собственной. Так мои «Сто дней после детства» и начались.
Наташа производила впечатление девушки загадочной, но главное – умной. Она говорила немного – но умела смотреть так, что недосказанное додумывалось – всегда в ее пользу. Взгляд, действительно, был многообещающим: хитрым, любопытным, слегка ироничным, но главное – соблазнительным. Впервые я отчетливо задумался тогда о физической стороне любви. Этому способствовали и фантазии Саши, не то чтобы оригинальные – и все же заманчивые. В них не было ничего откровенно эротического (больше глупых намеков) – но инстинкт зверя подсказывал мне остальное. Собственное же воображение представляло картину иначе – намного богаче, красочнее и нежнее. Шутки в эту сторону казались мне несмешными. Я смеялся лишь из вежливости – и привычной угодливости, боясь уронить себя в глазах друзей – и выделиться. Нечто подобное было у нас когда-то и с Колей – но куда более невинно. Что же объединяло всех моих собеседников, так это пошлость – в большом и пожизненном смысле. Эти кающиеся не в грехах своих грешники разглагольствовали об одном и как один – в абсолютно одинаковой манере. Портрет поколения, и в то же время – школьников и неандертальцев всех времен. Собственная моя точка зрения обозначалась иначе – будучи столь же примитивной и наивной. В любом случае, такого рода разговоры и фантазии были для меня слишком личными – и никто не имел права разделять их. И даже мне – гениальному конфиденту – не хотелось иметь ничего общего с людьми, говорившими только об этом. В некотором роде – со всеми сверстниками-мальчишками. Тем не менее, в мечтах моих Наташа становилась объектом более изощренных домогательств, чем просто танцы или поцелуи. Это было волшебно, омерзительно – и неизбежно.