И это снова до мурашек. До оцепенения. До состояния, когда полоска её света сужается до единственного лучика толщиной в леску. Его сжимает её страх. Но Даня уже пригрелся. И потерять — невозможно.
Он себя три месяца убеждал, что не простит. Вел разговоры с той частью души, которая тянулась к прощению.
Ему же в первую очередь больно было, потом уже зло. Он прикипел. Он своё нашел. От своего сложно отказаться даже ради гордости.
В жизни не подумал бы, что подобные внутренние диалоги возможны у него. В жизни не подумал бы, что будет искать подобные компромиссы… А искал.
Чувствовал себя мерзко. Никому бы не признался. Но иногда доходило до осознания: даже измену готов простить. Ей. Если по глупости. Оказалось же, прощать нечего. А жить с последствиями, возможно, придется…
Хотя это так ужасно звучит — «с последствиями». С ребенком, зачатым не с ним. С её ребенком. Если она разрешит. Если он сможет.
Ведь сейчас абсолютно непонятно, на что он готов. На что готова она…
Сейчас особенно ясно чувствуется: они не пара, а посторонние с общим прошлым и укрытым плотным туманом будущим. И это так больно… Но ей, наверное, больнее.
— Я не собиралась скрываться… — Санта шепчет, опуская взгляд на колени. Как будто стыдится. Но снова говорит честно, просто дробными порциями информацию выдает. Будто чувствует, что ему сейчас так понятней будет. — От тебя…
Вскидывает взгляд, потом опять вниз…
— Потом… Я потом бы предложила… После родов сделать анализ ДНК… Если бы ты захотел… Если бы согласился… Сказала, что не знаю, потому что испугалась, потому что ты кричал. Потому что я не знаю, чего и от кого мне ждать. Потому что я не готова десять… Двадцать… Тридцать раз бегать и что-то доказывать… Мы не должны были встречаться вот сейчас… По моему плану… Мне спокойней было бы с тобой не встречаться. Я уже привыкла…
Ей сложно. Жизнь не готовила малышку к подобным разговорам. Свои же слова режут её по живому. Они кажутся самой Санте унизительными. А Даниле башку рвут на части — хочется крови людей, разведших на святом для него лугу болото.
А там так красиво всегда было… Он глаз отвести не мог. Коснуться боялся. А теперь самому смотреть больно.
Санта собирается с силами, вздыхает, смотрит на него: — По срокам ребенок твой. Но не заставляй меня доказывать. Сейчас… Дай родить. Пожалуйста.
Он толком ничего не ответил. Кивнул просто, онемев.
А когда Санта расплакалась полноценно — то ли из-за облегчения, то ли наоборот из-за страха — поднялся, притянул к себе, долго обнимал, чувствуя, что она и никак не может расслабиться, даже не пытается обнять в ответ.