Мои размышления заходили все глубже и глубже до тех пор, пока и вовсе не развеялись так же неожиданно, как и нахлынули. Глаза открылись. Рядом со мной уже никого не было. Я остался один на этаже. Внизу все присутствующие внимательно слушали лицитатора.
Он рассказывал про лоты, собираясь начать торги по ним. Я начал вникать в его слова только на моменте о пожертвовании всех вырученных средств детским хосписам. По моей щеке неожиданно скатилась слеза. Думаю, каждый из людей хоть раз слышал, что это за учреждение. По самой структуре это место уже вызывает страх. В нем находятся люди, которые по сути уже мертвы. Это лишь вопрос времени. Хоспис – последнее пристанище для смертельно больного. Такое место пропитано запахом приближающейся смерти. Каково жить там, а точнее, доживать (или даже досуществовывать)? Как это – знать, что ты медленно приближаешься к неизбежному? Все это приводило в еще больший ужас от понимания того, что речь идет именно о детях. Меня захватило чувство жалости, сопровождавшееся дрожью во всем теле.
Стук молотка разорвал темную пелену небытия перед глазами. Следующим лотом, по словам мужчины во фраке, были карманные часы, выпущенные в двадцатые годы прошлого столетия и принадлежавшие какому-то уважаемому человеку. Главной их особенностью было наличие механизма «репетир». Как я узнал позднее,– это приспособление в часах, посредством которого при нажатии на пружину отбивается показываемое ими время. Репетир является дополнительным устройством часового механизма, которое позволяет часам мелодичным боем разной тональности сообщать о текущем времени. Из разных концов зала полетели предложения с круглыми суммами.
Восемь, двадцать, восемьдесят, сто двадцать и даже сто восемьдесят тысяч евро – эти суммы вылетали из уст людей с такой легкостью и непринужденностью, словно они были лишь цифрами, которые ничего не значат. С одной стороны, так и было. Все материальные составляющие становятся мелочью по сравнению с целой человеческой жизнью, а особенно, когда это жизнь ребенка. Я смотрел на происходящее внизу сквозь густой туман печали и не знал, что делать. Он не рассеивался, а наоборот, становился все плотнее.
– Двести пятьдесят! – вырвалось из меня.
Все присутствующие подняли свои головы, начав шептаться. На этот раз я более громко уточнил, что хочу приобрести часы за двести пятьдесят тысяч евро. По залу разлилась волна удивленных вздохов. Естественно, никто не решился предложить больше (эта была самая крупная сумма за историю того вечера) и звук ударяющегося молотка эхом разнесся на все палаццо.