– Понятно, – скрежету зубами я, пряча взгляд между стыками паркета на полу. Спина моя уродливо округляется, и шейные мышцы, налившись свинцом, загудели тихой болью.
Молчание электрическим шипением болезненно надавливает на барабанные перепонки. Карина утыкается подбородком в поджатые колени, я же, опустив руки, поворачиваюсь к ней полубоком. Ее намеренно громкое дыхание то учащающееся, то уряжающееся, пугая, настораживает. Кто знает, какой приступ ярости в один прекрасный момент последует за очередным недружелюбным выдохом? Но я намеренно игнорирую все ее попытки надавить на совесть, отсчитываю больше десяти минут, после которых она, как против воли, решается тяжело заговорить:
– Ладно, извини, зря я накричала, просто… – Я поворачиваюсь и поднимаю на нее круглые глаза, полные страха, хотя как такового страха я и вовсе не ощущаю. Это не страх, это признание в том, что воля моя сполна подчиняется ей… – Просто я не терплю, когда меня называют маленькой.
– Я и подумать не мог, что…
– Не имеет значения, – отмахивается она, – просто не называй меня больше ребенком. А теперь пей чай.
Я глотаю чай и затем спохватываюсь за невыраженную мысль:
– Иногда взрослые люди, покрытые множеством морщин, потолстевшие, с выцветшей кожей, мне тоже кажутся детьми…
– Например?
– Зайди в дешевый продуктовый, постой там в очереди или где-нибудь рядом с кассой, и ты увидишь множество забавных картин, в особенности, обидчивых пререканий, когда покупатель пытается унизить продавца, на что тот отвечает тем же. Чем они не дети? Или, взять работников магазина. Они – люди посеревшие, уставшие от тяжкого труда, но они шутят и смеются, как дети.
Карина пожимает плечами и берется за кружку с остывшим чаем. Я интуитивно предполагаю, что молчание затянется надолго, но сейчас молчать хочется с ней разве что в постели, где понятия расстояние и чуждость утрачивают привычное значение, а не теперь, на кровати рядом друг с другом, где формировалось ощущение неудовлетворенности, ведь мы обязаны говорить, лить что угодно, это наша кукольная роль, ее не избежать, и сейчас мы ее нарушаем. Это под одеялом мы естественные, такие, какие есть на самом деле, лишенные одежды и ролей, могущие ничего не бояться, могущие проявлять всю свою природную сущность без опасений…
– Может, все они и дети, – в недовольстве забубнила она, – но я не ребенок. И не смей называть меня маленькой! А теперь… Закроем эту дурацкую тему. Какая-то она утомительная.
Я киваю и берусь за кружку остывшего чая.
Прежде чем уйти, я незаметно, когда Карины в очередной раз вышла из комнаты, спрятал под подушкой красный футляр – все это время он томился в кармане моих брюк. Серебряная подвеска с изумрудом. Именно на эту подвеску она ткнула пальцем месяц назад, когда мы проходили мимо ювелирного магазина…