– Ради чего только ты все это сочиняешь, так напрасно растрачиваешь свой писательский дар?
– Я не хочу, чтобы ты плакала… Какое глупое звучание слов… Я хочу, чтобы ты была счастлива… Еще одно… Давай так, – я с лаской провел рукой ее по волосам, – с подругами разберешься потом, когда голова прояснится, хорошо?
Она улыбнулась сквозь слезы – просвет в серых дождевых тучах. Утерла с щек слезы. Без макияжа ее светло-рыжие тонкие брови почти что и не были видны. Она медленно поднялась и ослабленными руками расправила нижний край футболки.
– Посиди пока тут. Я… – В нерешительности она запнулась и посмотрела на меня так, словно боится потерять. Как будто я выпрыгну в окно и убегу сразу же, как только она закроет за собой дверь… – Я сейчас.
До конца дверь она не прикрыла – благодаря небольшой щели я отчетливо слышал, как звенят чашки на кухне, как закипает чайник, как она, ослабленная, шаркает тапочками. Она ведь знает, что я категорически против, чтобы она напрягалась, хлопотала на кухне, потому что ей нужен постельный режим. Не потому ли она не закрыла дверь до конца, чтобы не упустить случай и продемонстрировать превосходство? Ведь она отчетливо знает, что я не вмешаюсь и не остановлю ее. А почему? Оттого, что боюсь ее гнева? В сущности, я боялся любого скандала, потому что… Потому что был уверен, что конфликты между любленными разъедают кислотой сущность любови… Именно поэтому я прогибаюсь, беспрекословно подчиняюсь чужой воле…
Подперев рукой подбородок, я сижу в самой глупой и беззащитной позе безголосого послушника. Справа, со стола, на меня таращат огромные глаза нарисованные муми-тролли, и вдруг мне начинает мерещиться, будто все в этом доме, желая избавиться от инородного агента, стремиться раздавить меня в лепешку. Еще чуть-чуть и ножки кровати сломаются, потом рухнет на меня шкаф…
– Вот, с лимоном, имбирем, сахаром, – осипшим голосом проговаривает Карина, внося в комнату чашки. – Только мяты нет. И сладостей тоже… Подожди, шоколадка, – безрадостно вспоминает она, пренебрегая восклицанием. – Ты же купил мне шоколадку.
– Но это для тебя…
Она не слушается и, громко шурша оберткой, открывает шоколад. Зная, что я ни за что не возьму сам, Карина сует мне в руки ломтик, а потом с легкой озлобленностью шипит:
– Быстрее ешь, пока не растаяла.
Карина опускается на диван чуть в стороне от меня. Потерянная и словно отсутствующая в комнате. Во всем мире. Я улавливаю ее горячее дыхание и не знаю, что ее конкретно беспокоит, какие из клеточек подвели, но при этом так смешно хочу помочь. Хочу, но не могу… Даже если бы я был человеческим врачом, она бы все равно не позволила из какого-то своего, недоступного для меня принципа. Каприза, а не принципа, из-за которого я мучаюсь, словно загнанная в тесную клетку птица, привыкшая к полетам, и ощущаю себя беспомощной букашкой. Состояние мое сравнимо с тем, что испытывает профессионал своего дела, скромняга по характеру, перешедший в другую фирму, где его считают за новичка-бездаря и не позволяют браться за привычные обязанности, до идеала отточенные.