Следующим днем, где-то после пяти часов вечера, она улетела в Турцию. Пока Карину с ее родителями друзья провожали, я торчал в своей комнате, задыхаясь от жары и тоски. Я не находил себе место, метался то от одного, то к другому, книги не воспринимал, а на тексты сил вовсе не было… Я то садился за стол, то ложился на кровать, то подходил к окну поглазеть на пустую детскую площадку… Не было ни вопросов в голове, ни предположений, лишь где-то на самом краю сознания маячило напоминания взяться за дело… И даже рейс не отменили по непредвиденным обстоятельствам, с обидой, усмехнувшись, подметил я, всматриваясь в глубокое голубое небо, по которому плавно плыли крохотные облака.
После нескольких часов блужданий по комнате туда-сюда я все же раскрыл на коленях ноутбук, заставил себя всеми силами заинтересовать текстом, чтобы перестать думать об ее отлете. Когда увлечен – не секрет для целого мира, – забываешь о еде, питье и любых горестях. Но увлечься мне не удавалось, потому выходило неважно, пусто, бессмысленно… В голове держалось устойчивое убеждение, что сегодня, завтра, послезавтра, до ее возвращения, ничего, за что бы я ни брался, не будет получаться… А ведь нужно найти такое дело, с которым я смогу блестяще справляться при любом настроении…
После утомительных полуторных суток я наконец-то возвращаюсь домой. На часах почти половина одиннадцатого. День вытянул, как кровопийца, все силы физические из тела и моральные из души. Обычно, к одиннадцати вечера соседи перестают шуметь, лишь изредка шаркают ногами в порванных тапочках то на кухню, то в ванную, то в туалет…
Относительная тишина. Относительное спокойствие. Неужели удастся побыть наедине с собой? Скоро должен возвратиться сосед из комнаты напротив – русский алкаш с кошкой, что частенько срежется крохотными когтями в мою дверь. Придет ли он пьяным или трезвым – меня не волнует. Дверь в его комнату приоткрыта. Впрочем, какая разница? С похмелья, уходя на работу, не уследил… А кошка его привыкла метаться по квартире. Порой, когда я мыл посуду на кухне, она подкрадывалась ко мне и начинала ластиться о ноги. Она частенько, разместившись статуэткой на подоконнике, зоркими глазками провожает машины…
Я пробегаю в ванную с мылом и полотенцем в руках. Подозрительно тихо, даже за дверями соседей тишина, как будто все спрятались в ужасе по углам. На кухне, как всегда, горит свет – уходя, его никто за собой не гасит, и бессмысленно бороться с этой не экономией почти что за год я устал. Краем глаза я замечаю на старом, местами подранном коричневатом линолеуме, что лежит только на кухне – коридор же выстилает полусгнивший, скрипучий паркет, – красные пятна. Кровь – первая мысль… Но усталость дает о себе знать: какой смысл что-то выяснять, если люди здесь психически здоровые живут? Мало ли кто-то порезался или с размороженного мяса пара капель слетела…