И она действительно не улавливает суть страха, потому как имею в виду я много больше, чем однажды сделать заложником психушки или же ненавистной обузой для родственников, потому что страх этот являлся прямой отсылкой к смыслу жизни…
– Вряд ли, но… Это касаемо литературы. Я ведь сейчас пишу один роман, и меня время от времени пугает мысль, что я потеряюсь в нем. То есть… Забуду реальность, приноровлюсь вести единую жизнь со своими героями, сделаю их настоящими людьми исключительно в своей голове, иначе говоря, стану заложником собственного воображения. И я ведь пишу, в основном, драмы… А что, если написанная мною драма заденет меня настолько… Я боюсь потерять реальный мир среди собственных произведений. Что будет, если однажды я окажусь в стеклянной коробке, где стены – придуманный мною мир?
– Мне кажется, любой писатель должен уметь уживаться со своими персонажами…
– Но и невероятно важно уметь держать грань, иначе я рискую сойти с ума. Иногда я задумываюсь: а не живу ли я уже вымышленной жизнью? Может, еще не поздно остановиться и приземлиться… – Я выдерживаю многозначительную паузу… Она клюнула на дешевую уловку! Подняла бровь, чуть поддалась вперед.
– Приземлиться где?
– Рядом с тобой. Забыть о всех тех вымышленных девушках, которые, подобно русалкам, влюбляют в себя, увлекая в глубины, забыть о тех вымышленных друзьях и просто… Оставить весь тот лепет и жить более реально. Перестать рисовать женские образы… Вместо всего того больше думать о тебе, замечать каждое твое изменение, каждую твою деталь…
– Но ты ведь и так думаешь обо мне… И не только думаешь, – она разгрызла кусочек шоколада, после чего устало положила голову на спинку дивана. – Интересуешься мной, волнуешься за меня…
– Но мог бы и больше, постоянно…
– Одно другому не мешает.
Видно, я ляпнул такую несусветную чушь, какая наслала на Карину небольшое облако обиды, что она ловко скрывала нездоровьем и слабостью.
– Иди ко мне, я с дуру это все несу, только не злись, пожалуйста.
Карина пододвигается ко мне ближе, показывает мне макушку, прячась так ото всех попыток примирения, показывая мне макушку.
– Бери и печенье, и шоколад, – тихо и смешно бубнит она голосом какого-то персонажа из мультфильма, вызывая у меня совсем короткую улыбку.
Я надкусываю печенье. Мелкие крошки все равно ссыпаются на одежду, как бы я не изворачивался, как бы не пытался ловить их свободной рукой…
– Мне кажется, – вдруг начинает она, упуская из внимания мою неряшливость, – все время думать об одном человеке нельзя. Перегоришь и не сможешь уже даже представить его.