«А Ллаху ли’Cами-ман хамидах[18], – продолжал он, выпрямившись и подняв руки. – Рабба-на ва ля-ка ль-хамд[19]».
Присев на корточки, он встал на колени, поставил руки перед собой и наклонился так низко, что коснулся носом и лбом коврика и замер в таком положении. Как от сабвуфера, по полу трижды пробежало приглушенное:
«Субхана Раббийа ль-А’ля[20]».
Со словами «Аллуху акбар» он медленно распрямился, подогнул левую ступню, сел на неё, оставив правую на носке, и чуть слышно трижды прохрипел:
«Рабби гфир-ли[21]».
Я уже смотрел на него, не скрывая собственного интереса и не прячась в книгу. Голос его был груб, но мелодичен. Внутреннее и глухое «а» вдруг становилось мягким и протяжным «ля», от чего молитва текла по тёмным серым стенам, как горная река по ущелью. Прикрыв глаза, я представил бурлящий поток ледяной воды, спотыкающийся о валуны, подмывающий берега и вырывающий с корнем кустарник; ловкую птицу, кружащую над брызгами, сверкающими на солнце, словно сотня бриллиантов; отвесные скалы с пробившимися между плотными камнями то тут, то там ярко-антрацитовыми, фиолетово-розовыми и нежно-сиреневыми цветками; белые шапки гор-великанов, наблюдающих за всем этим великолепием.
Не был я никогда в горах и вообще за пределы города практически не выезжал. Но в своих мечтах я всегда путешествовал: я садился на лодку и плыл по реке, достигал морских волн, и вот я уже под парусом мчался со скоростью восемнадцать узлов, черпая одним бортом соленую воду; а вот я летел на дельтаплане, обгоняя журавлей, спешащих на север плодиться; и через мгновение с огромным рюкзаком поднимался по извилистой тропе на высокую гору…
«Аллахумма салли ‘аля Мухаммадин ва ‘аля али Мухаммадин кя-ма саллейта ‘аля Ибрахима ва ‘аля али Ибрахима инна-ка Хамидун Маджидун[22], – послышалось мне вдруг где-то в далеком ущелье. – Аллахумма барик ‘аля Мухаммадин ва ‘аля али Мухаммадин кя-ма баракта ‘аля Ибрахима ва ‘аля али Ибрахима инна-ка Хамидун Маджидун[23]», – отозвалось совсем близко.
«Ас-саляму ‘алей-кум ва рахмату Ллах[24]», – арестант повернул голову направо и, повернув налево, повторил. Затем, задержавшись на секунду, встал, аккуратно свернул коврик, сложил его в сумку и всей своей исполинской фигурой развернулся ко мне, уставив на меня из-под густых бровей два чистых, бесстрашных и наглых чёрных уголька.
Мы сидели друг против друга, пили чай. Звали моего нового сокамерника Надим. Обвинялся он в попытке организовать в Тюмени террористическую ячейку, вербовал молодежь в Сирию. Там его фээсбэшники задержали, а в N этапировали по другому делу, вроде как у них целая сеть в Сибири и на Урале. Родился он не то в Азербайджане, не то где-то в Ингушетии: из его рассказа я понял, что бывал он в разных местах и даже за границей.