Время в СИЗО тянется по-особенному. С одной стороны, спешить тебе некуда, в камере особенно не разбежишься, еда отвратительная, и чувство голода почти не покидает, поэтому сидишь себе, силы экономишь. С другой стороны, ты мысленно гонишь время, чтобы закончилось, наконец, следствие и начался суд, поэтому отсчитываешь дни, недели и месяцы своего заточения. Отвлекают от таких подсчетов либо разговоры с сокамерниками, либо просмотр зомбоящика. Что скучнее, ещё вопрос.
Ужин не привнес в меню никаких новинок. Все дружно и без особого вдохновения поскребли ложками по мискам и включили телевизор. Шла вечерняя программа местного журналиста Шмеля. Обычная хроника происшествий и преступлений. И вот, представь себе картину: все с интересом смотрят телевизор, а там – репортаж про то, как я в храме покемонов ловлю! Реакция сокамерников была, как у шимпанзе при виде своего же отражения в зеркале. Они заулюлюкали, засвистели, стали тыкать пальцами то в меня, то в экран. Я сидел, глупо улыбаясь, смотрел на них и думал, что клетка совсем скоро и меня превратит в животное, способное размышлять только о ежедневных потребностях.
Шмель тем временем рассказывал о подробностях моего задержания, особенно посмаковав о «несовершеннолетней сожительнице», имея в виду Ирку, которой действительно не было ещё восемнадцати, назвав меня педофилом, «жалил», так сказать, своим журналистским пером в самые больные места. Добавил и про найденные у меня наркотики, и про двести тысяч моих подписчиков. О количестве подписчиков он говорил с нескрываемой завистью и, кажется, повторился раза три.
В своих передачах он часто рассказывал о задержаниях с наркотиками, снимал задержанных на камеру и называл их имена. Арестанты сказали, что его передачи смотреть любят как раз по причине, что можно увидеть кого-то из знакомых, а то и про себя репортаж посмотреть. Такое вот реалити-шоу. Правда, почти всегда Шмель очень сильно привирал, например, завышая количество изъятого гашиша с пятидесяти граммов до полутора килограммов. Поэтому у арестантов к нему была особая любовь. После репортажа обо мне, когда шум и гам наконец стихли, я высказал мысль о том, что можно попробовать на него в суд подать. Меня тут же осмеяли, конечно. А кто-то рассказал, что совсем недавно Шмеля поймали какие-то герои его же репортажа и нассали ему в рот. Вся камера каталась по полу от смеха. Мы смеялись до слез. Такое бывает, когда и шутка-то не особо смешная, а со стороны так и вовсе кажется тупой, но в определенном месте, в определенное время и в определенном окружении её ничем не объяснимый задор цепляет каждого и погружает на время в забытье. И чем уродливее шутка и страшнее место, в котором она произнесена, тем громче хохот и тем дальше летят изо рта слюни. Такой странный смех – как ответ на безысходность.