На улице что-то цокало, будто непрерывно и кругами ходила лошадь. В груди было тяжело и больно, а затем грудь будто бы взорвалась внутри. Меня начало тошнить, и вырвало на ковер, начало трясти и сбросило с дивана. Я ударился головой и потерял сознание.
Узор на обоях был на своем месте. Свет был выключен, а за маленьким окном подвала было утро. Я всмотрелся в потолок. Над потолком было девятнадцать этажей.
Это девятнадцать семей, со своими жизнями, своими проблемами и чувствами. Я стал представлять эти семьи. В первой у меня был муж-усатый высокий дядька, сгорблен и в бордовом пиджаке и в шерстяных штанах. Его жена – маленькая, белая, но румяная. Их единственный ребенок-девочка-подросток, которая очень сильно напоминала своим внешним видом ту единственную девочку из прошлого: длинные светлые волосы, невероятно простое и беззаботное выражение лица, наивные ушки, ресницы как у аиста. На шее висит фотоаппарат, готов снимать и запечатлеть кадры из повседневной жизни пионером. Полосатая майка. Короткие шорты. Шлепанцы. Улыбается. Колени в ссадинах, видать, бегала по крышам и фотографировала, и фотографировала. Я вздохнул, и весь образ семьи с первого этажа выветрился из головы. Остальных семей представлять не особо хотелось. Интересно, как ее звали? Вроде бы. Катя. Да, Катя. И фамилия у нее была смешная. Настолько, насколько бывают фамилии смешными в воображении подростков. То ли Негодяева, то ли Распутина.
Эх, хоть бы она была счастлива. Хоть бы она была.
И это желание росло лишь потому, что Катя была единственным светлым пятном в моей недалекой жизни. Как бы сильно я не желал ей счастья, я очень хотел ее увидеть, может, хотел большего – хотел поговорить.
С такими мыслями я окончательно проснулся, принял душ и решил посвятить день разбору прошлого. В дверь постучались. Я не стал ее открывать, взял стопку бумаг и писем на тумбе с фильмотекой и лег обратно в постель. В замочной скважине зашептал ключ и дверь раскрылась. В проеме встал высокий усатый дядька, сгорбленный и в бордовом пиджаке, и в шерстяных штанах. Такой, как в моих представлениях о семье с первого этажа. Увидев меня, высокий покраснел и начал изрядно кланяться, извиняясь.
– Прошу прощения, Иван, я думал, что вас нет дома.
Я встал с постели и, направляясь к мужчине в дверях, стал подбирать в голове слова, которые никак подбираться не хотели.
– Как не странно, вы ошиблись. Я дома. Заходите, великодушный, – я пожал ему руку и втянул в комнату, чуя его боязливое упрямство.
Осмотревшись, усатый засиял от спокойствия комнаты, и был готов что-то сказать, но я его перебил, отчего он скорчил лоб. – Представьтесь, пожалуйста, – сказал я. Он прищурился и снова пожал мою руку. – Артем Зайцев.