– Ты много куришь… – ответил мне отец в ответ на моё «здравствуй» еле слышно, вяло, но с каким смыслом! Хотя, думаю, он понимал, что на меня замечание про курение не подействует. Я медленно расплылся в улыбке, услышав наконец его голос. Поскрипывающий, слабый, какой-то заспанный.
Неожиданно приятно было слышать замечание от отца в свои сорок лет. К упрёкам матери я когда-то давно привык, а вот от отца их ждал долго.
– Я обязательно брошу, – ответил я уставшим голосом.
Мы опять посмотрели глаза в глаза.
Отец помолчал, виновато улыбнулся, а потом снова посмотрел мне в глаза. Я разглядел бесконечную тоску взгляда. Я решил говорить первое, что мне приходит на ум, чтобы продолжить живой разговор.
Говорил, что мы давненько не созванивались, что вот-вот наступит зима. А потом я вспомнил свою сегодняшнюю клятву. И тут же выпалил, хоть и негромко: «Всё будет хорошо! Я люблю тебя. Теперь мы будем вместе. И поэтому обязательно всё преодолеем.
Я разделю с тобой любую боль на двоих. Врачи ошибаются. И часто!». Отец снова улыбнулся… И уснул.
Я стал располагаться. Удивительно, какой прилив сил и энергии я ощутил, решив сделать что-то по дому. Ведь я пришёл, чтобы остаться. Я пришёл не просто к отцу. Я пришёл домой. Словно вернулся из дальней и долгой поездки. Я не знал наверняка, хотел ли отец, чтобы я теперь жил здесь. Но я для себя решил остаться с ним до конца, словно не было никаких лет разлуки.
Я встал и осмотрел комнату. Какие-то выцветшие занавески по обеим сторонам широкого окна, телевизор на ножках с рогатой антенной, шифоньер, круглый стол, покрытый давно нестиранной скатертью, кресло, койка отца и коротковорсовый ковёр с рисунком павлиньих хвостов над ней. Весь реквизит сцены из моего глубокого детства. Не хватает только ложек, кастрюли и поварёшек, с которыми я играл, ползая по полу, когда отец приводил меня к бабушке.
Это было тысячу, миллион лет назад! В тот миг я не разрыдался лишь потому, что увиденное вызывало у меня какое-то музейное любопытство. Я с ироничной улыбкой рассматривал каждый сантиметр квартиры, в которой провёл часть своего детства. Слёзы наворачивались, катились по щекам. Но я не придавал им никакого значения. Я был на седьмом небе от счастья. Не каждому ведь удаётся соприкоснуться с теми предметами, которые в детстве воспринимались как антураж и декорации каких-нибудь сказок. Все эти стулья и столы когда-то были великанами, а шифоньер – говорящей горой…
Выцветшие, вытертые, матово-малиновые обои под сливом желтого света пыльного плафона потолочной люстры тоже окунали меня в ясельное детство. Я, прищурившись, вглядывался в эту люстру, словно питался тем светом, что тогда падал на руки маленького Вико, игравшего в бессюжетные игры. А рядом, в кресле, восседала бабушка… «Теперь в этом кресле я буду ночевать», – промелькнуло у меня в голове.