Ты вроде бы каешься перед Богом, но на самом деле изливаешь душу священнику… Из крови и плоти, только что в рясе… Кто он? Что у него на сердце? Нет ли чего «за пазухой» у этого человека, хоть и посвятившего себя служению Церкви… Вот и я – вроде бы уже выпускник института, да ещё и практикующий на сцене, вдобавок, прикоснувшийся к режиссёрскому труду и применяющий соответствующий подход к спектаклю, а до этого два года посещающий студию при этом театре, и то растерялся при мысли об одном, но таком необычном и важном зрителе – об отце.
Да и Богу каждый ли может раскрыть то, что глубоко сидит в душе и сверлом свербит изо дня в день, а ночью ещё и кровоточит? Как признаться вслух? Ведь Он и так всё знает! Так и я, ступив на подмостки, с трудом овладевал скованным телом и посторонними мыслями, осознавая, что главный зритель сейчас для меня – отец. А ведь без его разрешения я до сих пор не делал и вздоха! И я был не я на сцене с обнажённой органикой своей природы. Как на исповеди. Ни много ни мало. Это трудно понять тому, кто рос с отцом. А не тому, кто отца себе придумывал, обожествлял и рисовал по воспоминаниям о нечастых встречах. Я жил именно так, именно так разговаривал с ним и просил совета у него по жизни. У своего отца. Но он зачастую был всего лишь воображаемым советчиком. В общем-то, как и Бог!
Так случилось и в тот премьерный вечер с молодым человеком, заканчивающим актёрский факультет театрального института, выросшим без главного мужчины в своей жизни – без отца.
Кстати сказать, за последние два дня мысли о Боге, Церкви и вечном меня не просто посещали, а преследовали. Эта тема так или иначе проскальзывала в вопросах, касающихся меня и отца, меня и той постановки, с которой начался мой творческий путь как профессионального актёра и режиссёра. Сценарий Жени Белых, по которому я поставил полноценный спектакль, пронизан религиозным духом. В нём затронуты такие высокие понятия, как Бог, Сын Бога Иисус Христос, Крест, на котором просил прощения за всех нас Сын Божий и на котором принял мученическую смерть. И теперь этот спектакль воссоздан в память о нашем кураторе и коллеге Софии Ефимовне. Я зацепился за эту связь, и мне многое показалось символичным.
На сцене отец видел меня единожды. Я до сих пор помню тот спектакль и неуверенность в действиях моего героя. И то завораживающее торжество победы над собой, оттого что я всё-таки творю на сцене. И, казалось бы, вот, начинай! Атакуй! Вот он, твой долгожданный защитник! Вот он, всевидящее око, регламентирующее уровень опасности! Твой отец! Он не даст тебя в обиду, если что… Я же выглядел наверняка как ребёнок, читающий стихотворение Деду Морозу на новогодней ёлке. И, за исключением замечания по интриге спектакля и содержанию пьесы, от отца я тогда и потом о профессии больше ничего не услышал. Не обычного родительского «молодец, так держать!». И не чего-то вроде «чем ты вообще занимаешься?».