Я понял, что устал. Решив, что ничего не могу исправить, я просто молча слушал. Мне оставалось только верить в её слова, во Всевышнего и постараться помочь отцу уйти в мир иной безболезненно. Причастившимся и соборовавшимся. Со слов тёти Таи, ему могло помочь только чудо.
37
С утра мы с соседкой начали приготовления к таинству соборования. Нас в тот день всюду сопровождал Женя. Мы втроем встретились в храме, на утренней службе. Пока настоятель вёл службу, а дьяконы ему помогали, мы были предоставлены сами себе.
Женя подходил к разным иконам и по нескольку минут, склонив голову, стоял у горящих свечей и лампад. Потом делал шаг вперёд и целовал раму или стекло. Перекрестившись, переходил дальше, к другим святым. Тётя Тая, поправляя платок на щеках, тоже уделяла время каждому лику и образу на стенах и иконах. Проговаривая неслышные слова, размашисто крестясь – от затянутого платком лба до нижней пуговицы длинного пальто – добавляла поклоны. Я же, ссутулившись, стоял с горящей свечкой в руке перед алтарём, где читал молитвы священник. Образ согнувшегося человека, как нельзя лучше, вписывался в мои представления о фигуре прихожанина. Изредка поднимая глаза на служителей храма, повторяя знамение всякий раз, как крестились они, я смотрел в нарисованные лица святых и блаженных и думал о том, о чём думать был не должен. Чем смогут помочь эти цветные рисунки моему отцу? В выражениях их лиц много своей скорби и тягот. И вся скорбь таких же, как я, просящих. И я стоял и молился об упокоении душ святых. Тогда как пришёл в церковь молиться о здравии своего отца, оставленного на время службы в квартире без присмотра.
Не успевали прихожане обойти все иконы в храме, расставляя свечи, и, причащаясь, совершить целование животворящего креста в руках отца Никодима, как их ещё не погасшие, а плачущие оранжевыми огоньками тушили работницы церкви, собирая те, что подлиннее, в отдельный пакет.
Заметив это, я специально задержался у лика Серафима Саровского, чтобы мою «восковую просьбу» к нему за отца не потушила равнодушная рука старухи, прислуживающей в храме.
В конце службы я поставил свою свечку у этой иконы. Лицо женщины, собирающей свечи, явно было недружелюбным. Даже агрессия просматривалась в её нахмуренном взгляде. Её платок каштанового цвета был повязан как у колхозной работницы – узелком на затылке и при свечном освещении никодимовского прихода сливался с её багровыми щеками. Она шаркала тапками без задника от подсвечника к подсвечнику, передвигаясь довольно проворно. И всё как будто порывалась прервать мою молитву. Она напомнила мне, с одной стороны, безобидную пчёлку, перелетающую от цветка к цветку. Только отчего-то недовольную. Даже злую.