Двое передних конных, с ружьями через плечо и в саблях, отделившись от остальных, быстро подъезжали к встречной кибитке.
– Не замечен ли кто в пути? – спрашивал один из них Алекса, едва тот приоткрыл дверцу и выглянул наружу.
– Кто вы и по каким надобностям? – строго ответил вопросом на вопрос поэт, давая понять, что не намерен уступать соглашением на неуместный хотя бы и лёгкий допрос со стороны нижнего чина, и вышел из кибитки.
Подъехал и остановился весь отряд. Последовал обмен обязательными в таких случаях скромными приветствиями – с представившимся главным, штабс-ротмистром, коротко и осторожно сообщившим о цели своего передвижения, а также – полагавшимся для данного случая представлением документа о личности со стороны проезжего. Фамилия штабс-ротмистра была Ирбицкий. Поэту не составило труда самостоятельно определить общую задачу, с которой по-своему жестоко справлялись и, скорее всего, не до конца справились каратели в поселении, откуда они теперь возвращались.
Три фуры, две из которых запряженные тройками, и одна, в процессии последняя, везомая двумя лошадьми, как спереди, так и сзади сопровождались конными, такими же, как те, что прискакали первыми. Замыкавшей фуре отводилась роль запасной, что было в обычае в том отношении, что она использовалась для размещения слуг и дорожных принадлежностей. А между двумя первыми находилась тележная упряжка об одном огромного роста мерине, с кучером из крепостных. Там на ровном настиле почти во всю его длину размещался неподвижный предмет с наброшенным на него и свисающим на бока тёмным холщёвым покрывалом. Очертания предмета указывали, что то было безжизненное человеческое тело.
Как раз эта упряжка остановилась напротив кибитки Алекса.
– Что это у вас? – жестом указал он на предмет под покрывалом, обращаясь к Ирбицкому. Ему приходилось упрятывать перед ним свою достаточно полную осведомлённость об эпизоде с гибелью руководителя.
– Вот, взгляните, – произнёс штаб-ротмистр как-то отстранённо, с оттенком неискренней казённой скорби, которую он выражал, возможно, по привычке и, возможно, всегда в подобных обстоятельствах; при этом он медленно сдвинул переднюю часть покрывала и, подержав его в таком положении, чтобы можно было рассмотреть приоткрытое, снова надвинул его на лицо покойника. – Наш урон от бунтовщиков…
– Мои соболезнования, – не замедлил сказать на это Алекс.
Он увидел голову мёртвого Мэрта, и первой его мыслью было то, что, зная его, он с самого начала их долгого знакомства хорошо различал в нём глубоко скрытое сущее, подлинное и совершенно противоположное тому, в чём тот старался выказывать себя, как бы играючи сословным поведением, исходившим из видовой круговой поруки, воспринимать которую полагалось в позолоте поддельной чести; – но однако же всей своей натурой он всегда сопротивлялся восприятию этого обманчивого и гадливого образа оборотня и даже готов был изо всех сил защищать его перед кем угодно исключительно в том его качестве, каким оно ему в очевидности представлялось и казалось верным; теперь же, понимая в нём, кажется, всё, он мгновенно уяснял и причину своего согласия на самообман; – она заключалась в его солидарном соучастии в той самой круговой поруке, покрываемой блестящей побрякушкой породной чести, что в пределах сословия, к которому он принадлежал, имело уже характер общий, касавшийся каждого его представителя и – от самого рождения…