Время животных. Три повести (Сбитнев) - страница 54

– Давай, не робей! Она тебя ждёт! Ганза к этому времени уже сильно накачался, а потому отказываться не стал и легко открыл дверь. Та, не долго думая, притянула его к себе, но хватило его на минуту – другую, потому что потом он просто заснул… В это время его предшественники вошли в комнату, и, назвав девицу «шлюхой!», сгребли её в охапку и пошли сажать на такси, а по дороге успели стянуть у неё из сумочки оставшийся там червонец. И вот, когда девица полезла в сумочку, чтобы расплатиться с таксистом, денег она там, разумеется, не обнаружила. Таксист же, решив, что его просто хотели грубо «продинамить», сильно обиделся и отвёз свою горе-пассажирку в милицию. Та сильно испугалась и, будучи к тому же в изрядном подпитии, написала в отделении заявление об изнасиловании и ограблении: дескать, сначала втроём насиловали, а потом и деньги отобрали. Обиженный таксист подтвердил, что сажали её в такси какие-то хамоватые парни: грубо затолкнули и сразу смылись. Продержав девицу несколько часов в приёмнике, утром дежурный отвёз её в судмедэкспертизу, где факт изнасилования был задокументирован. На насильников и грабителей вышли уже через несколько часов: одного из них наряд задержал у входа в «Молодёжное», куда тот пришёл в надежде купить до срока вина. Следствие прошло стремительно, как и наш самый гуманный в мире суд. И не успел Ганза привыкнуть к немыслимой тесноте ещё сталинского СИЗО, как стремглав оказался на осмысленно просторной таёжной делянке уже при Никите оборудованного лагеря. Письма в лагерь по традиции доходили только те, где сообщалось про «ударный труд и крепкое здоровье». Поэтому писать туда про умерших от цирроза друзей не имело никакого смысла.

Далее Санькина жизнь протекала на удивление однообразно, несмотря на меняющие как страну, так и весь Божий мир события. Не стало страны и армии в её прежнем виде, а Санька по-прежнему мыл и обстирывал, ел плотную пайку и надевал каждый вечер чистые трусы, хоть порой и не замечал этого, действуя скорее механически. Инфляция и кризисы не шибко задевали его по причине плотной вписанности в натуральный обмен продуктами и предметами самой первой необходимости: мылом, зубной пастой, стиральным порошком, тушёнкой и иными консервами, водкой, постельным и нательным бельём, бушлатами и меховыми танковыми куртками, обувью, химзащитой, ракетницами для Нового года и прочим, прочим, прочим… вплоть до тротиловых шашек для глушения рыбы. Замечал он, пожалуй, только одно – как раз именно то, что он почти перестал всё вокруг замечать: ел, пил, спал и играл с родителями в дурака. Дважды или трижды у него начиналась белая горячка, то есть сначала слуховые, а затем и зрительные галлюцинации. Начиналось всё с наплыва уличных звуков, которые вдруг утраивались, а то и удесятерялись по громкости – так, что Санька испуганно вскакивал на диване и начинал болезненно озираться вокруг. Но, обычно, тоже страдавший от бессонницы папа Федя тут же подходил к нему со стаканом водки, и Санька, кое-как одолев поднесённое снадобье, постепенно успокаивался и забывался полусном. Кстати, состояния полусна стали приходить к нему всё чаще, и вскоре он стал путаться: что ему снится, а что происходит в яви. Так, за последние три года умерли – по тем или иным причинам – почти все его друзья-приятели, но он всё чаще полагал, что это ему лишь приснилось. И, о наказанье, они стали всё чаще и чаще приходить к нему в гости. Иногда по одному, а то и сразу все вместе. Одним из первых зашёл Рыка, который пригласил Саньку на какую-то дружескую разборку, проходившую на неком сумрачном навесе, куда Рыка вёл его по крутой деревянной лестнице. Здесь Санька узнал многих, даже ленинградского мента Спицына, который почему-то вторично требовал от него взятки за освобождение. Другие тоже смотрели на Саньку косо и, судя по всему, ничего хорошего ему их молчание не сулило. Но откуда ни возьмись появившийся Быка взял Саньку за руку и, дружелюбно улыбаясь, стал уводить его назад по лестнице. При этом он без конца говорил Саньке что-то весёлое, беспечное – дескать, не обращай ты на них внимания, они каждый в отдельности любят тебя не меньше, чем я, но как только соберутся вместе, так и начинают … друг перед другом! Что и почему «начинают», Санька так и не понял, но Быка тепло попрощался с ним у каких-то больших ворот. Был он в хорошем стильном костюме, при галстуке и модельной стрижке. И даже рука у него была приятной, совершенно тёплой и живой. Приходили к Саньке и другие его товарищи, но однажды к нему стал цепляться какой-то неприятный тип, от которого исходила Угроза. Сначала он просто нагло улыбался и говорил оскорбительные вещи, а потом и вовсе стал Саньку хватать за руки и куда-то упрямо тянуть. Санька стал отбиваться от него сначала руками и головой, а затем и – очень профессионально – ногами. Наконец, опасный тип отстал, но, улыбнувшись злорадно, уверенно пообещал: