***
Новицкий позвонил ему через три дня и передал, что Фрунзе сожалеет, что не смог принять его сразу, и приглашает завтра, к двенадцати часам. Место его временного расположения в Петрограде – это здание бывшего Военного министерства Российской Империи. Михневич, конечно, знал это здание и к полудню был уже там.
Внизу его встретил сам Новицкий, одет он был в форму РККА с летными петлицами и очень доброй улыбкой младшего, но старого друга. В приемной скопилось достаточно народа, но они с Новицким сразу зашли за высокую дубовую дверь. В конце большого кабинета, прямо на столе, полубоком, с бумагами в руках сидел человек. Он был русый, с зачесанными назад густыми волосами, с чуть рыжеватыми, густыми же усами и с очень добрым открытым лицом. Хозяин кабинета сразу подошел к вошедшим, и Новицкий их представил. Фрунзе заговорил, обращаясь к Михневичу:
– Уважаемый Николай Петрович, не иначе как провидение вас прислало! Уже давно хотел с вами познакомиться. Все ваши публикации прочел, восхищен и ободрен до такой степени, что сам рискнул говорить о стратегиях и тактиках
Говорил он чисто, взгляд был пронзительный, не напрягал и не отпугивал. Михневич чувствовал, что это человек новой военной формации, и притом талантливый, человек дела, один из тех, за кем будущее. Тех, кто уважает опыт старших и любит свое Отечество.
Фрунзе продолжал, он говорил о новой военной доктрине советского государства, которое будет создаваться вместе с проведением военной реформы, которая, кстати, уже идет, и где он добивается введения единоначалия в войсках, не отказавшись, однако, от марксизма в военной теории. Он будет работать в этом направлении, и очень надеется справиться со своей давней болячкой; и сможет ли тогда Николай Петрович его проэкзаменовать и подсказать? Он вдруг резко оборвался и озабоченно спросил:
– Но вы ведь, Николай Петрович, ко мне по конкретному вопросу?
Михневич, стараясь не сбиваться и не повторяться, начал излагать. Он настоятельно просил вернуть России военную науку и бывшего профессора военной академии с огромным даром к той науке, который будет служить Отечеству. Николаю Петровичу, кроме красочных эпитетов, говорить собственно, было нечего. То, что он сам знал о прогнозах Гедеона, рассказать не мог, боясь показаться старым маразматиком и понимая, что это только окончательно все запутает. Но он говорил эмоционально и горячо про профессора, да так, что и Фрунзе передалось это волнение от человека, хоть и в гражданском мундире, но во всем военного и преданного России, вставшего с ним по одну сторону и не искавшего себе новой Родины. Николай Петрович упомянул о роли Троцкого в судьбе того профессора, явно было заметно, что эта личность Фрунзе мало приятна. Михаил с хитринкой в глазах спросил у Новицкого: