Вразумление, самосотворение и биография (Горелов) - страница 151


***

Жена все вечером в глаза заглядывала, то ли с надеждой, то ли со страхом, что что-то могло поменяться, и муж откажется от своего решения. И все-таки решившись, она рассказала ему историю жизни той маленькой девочки из детдома, которую звали Маша, но она называла ее Машенькой. Видно было, как в ней пробуждаются материнские инстинкты и прямо всю ее захлестывают. Она также рассказала, что оформление удочерения – дело не быстрое, но она уже сейчас может ее забирать после того, как заканчиваются уроки.

Пилюлин ни от чего отказываться не собирался, он тоже волновался, только вида не показывал. Он сказал ей, чтобы она занималась этими вопросами, и что они должны выглядеть достойно в глазах ребенка. Жена опять начала реветь, делала она это из-за расстройства нервной системы часто, но старалась, чтобы это проходило тайно, а теща где-то пряталась в соседней комнате. Следующий день был не приемный, но работы было много, и она была писательская. В этот день все, работающие на приемах граждан, подбирали все огрехи по оформлению учета проделанной за неделю работы, отделяли срочное от второстепенного: кого отправлять в стационар, а кого лечить амбулаторно. Почти до обеда он не поднимал головы от карточек, одни из них были толстые, другие таковыми еще не стали.

Где-то к 14 часам пришла жена и привела Машу. Жена, похоже, караулила ее под дверями в ожидании звонка с последнего урока. Ростом девочка была не по возрасту высокая, но явно худее возрастного стандарта. Одета в серое пальтишко, из которого уже основательно выросла, рукава были короткие, а большим на этом пальтишке были только три здоровенные черные пуговицы. Коричневые в рубчик колготки на тоненьких ножках с острыми детскими коленками и черные ботинки не выбивались из образа. Видимо, за кем-то донашивала вещи, они только с виду были крепкими, но, похоже, уже сильно поношеные. Тоненькие косички спускались на грудь, а на ее шейке был модно повязанный красный шарфик, не вязаный, а просто тряпочка. Когда она вошла, то сняла маленькую черную шапочку, ее светлые глазки как-то не по-детски смотрели на Пилюлина, и она тоненьким голосом сказала:

– Здравствуйте, дяденька! Меня зовут Маша, и я хорошо учусь.

У Пилюлина опять в носу предательски защекотало, и он, изобразив крайнюю занятость, смог только сказать жене, чтобы она взяла деньги, пошла в магазин и одела девочку. Жена и девочка радостно переглянулись, и уже в дверях жена обернулась и без надежды спросила, можно ли им маму с собой взять. Он кивнул.

В последние дни с ним что-то происходило. Жуткая смерть девушки, к которой он привык за последние два года совместной работы, в его сознании как бы отодвинула куда-то проблемы «плохого» холестерина, он вдруг увидел, какой жизнью живет, и задумался, сколько вообще той жизни каждому осталось. А у химика в распивочной, после того как Пилюлин сказал, что хочет взять ребенка, была не просто радость, а восторг; он пил, крестился и все время лез целоваться. Он был хороший друг, ибо уже при расставании сказал, что плевать, что их было шесть, пусть их будет хоть 600, у него всегда найдется, чем их угостить. Как только это зверье найдется, он что-нибудь предложит из тумана и дыма им на угощение. Эти два взрослых человека, один – доктор наук, другой – доктор-терапевт, решили сами воздать за зло.