…В марте уже пошли первые проталины, небо стало набирать бирюзовые оттенки.
***
Но у Лены не совсем все было хорошо. Школьный физрук, похожий на какую-то сказочную птицу из цирка, стал уделять ей слишком много внимания, не совсем урочного. Роста он был маленького, с грушевидной головой, увенчанной торчащим блондинистым ежиком, с кривыми короткими ногами, обтянутыми вроде как трико, из под которого бугрилось все, что можно было, а поверх того – куртка-олимпийка с гербом на левой сиське и надписью сзади РУССИЯ. Куртка так воняла потом и табаком, что глаза у окружающих щипало. Он был холост, о чем любил говорить девочкам, и, похоже, сильно озабочен. Лена хоть и была девочкой высокой, но подсадить ее с первого раза на кольца или турник у него не получалось. Было всегда не менее трех попыток, при которых он с каждым разом все активнее пытался засунуть ей свои пальцы с желтыми ногтями за резинки трусов. И когда у него это стало получаться, Лена пожаловалась маме. Та – работник торговли, женщина простая, прямо через прилавок в окружении публики донесла это до директрисы, а в ответ услышала, что если их дочка будет наговаривать на школьных учителей, то о золотой медали пусть даже не думает. После этого уже и папа подключился. Тот сразу пошел в милицию, благо в поселке было к кому идти. Местного майора уважали и доверяли ему, тому дважды повторять было не надо. Он пригласил эту дивную птицу – физрука к себе и напомнил, что к тому уже были вопросы, когда того застали во время дрочки на спящих девочек, и теперь, в случае заявления, просто беседой он не отделается, а майор лично об этом позаботится. Теперь физрук стал мило улыбаться, обнажая желтые пеньки зубов. Директриса тоже не хмурилась, майор умел свои дела доводить до конца. С сомнительной пятеркой по физкультуре вроде наладилось, а с остальными было отчетливо отлично.
У Павлика дела, как бы, тоже были не очень. В шашлычке регулярно выясняли отношения разные группировки, но в тот раз после таких разборок оказалось двое раненых, милиция призвала его в свидетели, и он свидетельствовал. Потом приехали одни, заставили лжесвидетельствовать, потом другие, он опять лжесвидетельствовал, а потом, когда и милиция принудила лжесвидетельствовать, все встало на свои места. Спокойствия не было ему, все пытались что-нибудь под нос подвести, а как очевидцу происшествия даже дали пару раз по носу. Нос разбили, но душу не убили, она была в убранстве чувств. Папа в дурдоме, а в лесу уже в конце апреля полезла черемша. Ее продавали под магазином, совсем еще крохотную, маленькими пучками. Тут же продавали весеннюю корюшку под именем «малоротка», она прямо сковородными рядками лежала, блестя боками, на самодельных прилавках. Север пробуждался, как казалось Павлу, к новым трудовым победам, к успешному решению задач нефтяной отрасли. Руки тянулись к трудовым подвигам, а пока пилили чурбаны да кололи дрова для мангалов. В папочку из зеленой клеенки подшивались странички из дипломной работы выпускника технической специальности «Бурение нефтяных скважин». Кроме работы дровосеком в шашлычке, он еще был утилизатором всяких пищевых отходов и, в первую очередь, шашлычных костей. Их каждый день набиралось два ведра. Он тащил эти ведра за гаражи, где его сутками выжидали собаки со всего ближайшего околотка. Каждый апрель со стипендии Павлик покупал тех блестящих калиброванных «малороток» штук этак по 40, а то и по 50, тут уж как финансы позволяли. Он держал их в соли три часа, потом тщательно промывал под струей воды и вывешивал на тоненьких проволочках на балконе под весенний ветерок и уже теплое солнышко. Через неделю эти рыбки превращались в пряные, исключительного вкуса продукты. Когда-то его этому научила мама, она была коренная островитянка и обладала такими навыками. Сегодня у Павлика была стипендия, и он мечтал этим заняться.