***
Сегодня от Лены пришло еще письмо, оно было прямо знаковым, опять с Дедом Морозом, но в тамбуре он его не стал читать, а распечатал, прислонившись в техникумовском коридоре к теплой батарее. Письмо было очень душевное, но в начале Лена опять напоминала, что Анька – дура, и если что-то будет про нее говорить, то пусть он не верит. Лена сильно огорчалась, что их выпускной класс не берут на празднование 50-летия Победы, а так можно было бы встретиться и из розовой, стеклянной креманки поесть мороженого. Такой предмет у нее, похоже, как-то ассоциировался с балетом, а потому был очень желанным. Она с восторгом писала, что Анна Павлова оставила потомкам вкуснейший десерт под своим именем, а она, если что-то и будет завещать, так это супер-духи, пусть имя им будет Ленара. А главная ее мечта – сцена Большого Театра и главная партия в «Лебедином озере». И она собирается жить, учиться и трудиться так, что этот день придет. Ну а главное в письме было то, что на субботу, 27 мая, назначено вручение аттестатов, а потом выпускной, и она его приглашает. Поедет Анька, и он может тоже с ней. Вдруг, рядом с ним открылись двери аудитории, и появилась Анька, очень кстати. Она, конечно, знала, что он приглашен, и сразу вымогла 10 тысяч рублей – билет на автобус надо было брать заранее. Потом настырно пыталась заглядывать в письмо, и когда это не удалось, конечно, не сдержала эмоций:
– Ты, Паша, сильно не надейся. Я своими глазами в прошлом году видела, как Ленка целовалась в подъезде с одноклассником.
Ее круглое личико светилось от восторга разоблачения, но уже дважды упрежденный Павлик не вздрогнул и не покачнулся. Анька скачками удалилась, а он пошел в библиотеку последний раз править список литературы, использованный в дипломе. Он и классиков марксизма-ленинизма туда включил, хоть этого и не требовалось. Паша решил – пусть будет. Он-то видел, что памятник так и стоит на площади, никуда не делся, и так же указывает рукой верную дорогу товарищам.
А товарищи готовили город к празднованию 50-летия Победы: скребли тротуары, переписывали ценники на лотках, умничали по поводу курса доллара и контрафактной водки. Федеральные каналы вещали и показывали, все шло определенным житейским порядком. Праздничное утро не порадовало ярким солнцем. Народ собрался у крыльца районной администрации, его было много всякого разного. Но речи в микрофон говорили примерно одинаковые типажи с авторитетными физиономиями и галстуками с толстыми узлами. Начали о жертвах, потом много вещали о народе-победителе, но больше – о перспективах, которые уже где-то и как-то видимы. Тут в толпе кто-то запел «Катюшу», люди раздвинулись, певцом оказался ветеран в подпитии. Он мало того, что пел, так еще и в пляс пустился, гремя медалями, одна из которых была «За отвагу», а две – за взятие городов: Берлина и Будапешта. Получалось не по регламенту, те, что с узлами на галстуках по-молодецки демонически улыбались, но когда еще и бабуля попыталась пойти в пляс, призвали к порядку. Речи о перспективах должны быть закончены, ибо всегда главное – смотреть в будущее, ведь сегодня – ничто, завтра – все! Жить ради будущего своих детей – главная тайна и оружие. Жить для себя – это непатриотично, постыдно и трусливо. С таким примерно смыслом глаголили те дяди, хозяева местных недр. Потом оформилась колонна и двинулась к вечному огню, в авангарде все те же, с толстыми узлами, несли длинные венки из веток елки, стянутых кумачовыми лентами. Колонна двигалась по улице Ленина. Заморосил мелкий дождь, он еще добавил хмурых оттенков всему вокруг, и без того серому. Конечно, это не была колонна пленных туземцев, но и победителей в ней трудно было разглядеть, если, конечно, не думать о перспективах. В людях просматривалось что-то еще не пришедшее, но уже неотвратимое.