— Семен, ты пьяный? — зачем-то спросила мама.
— Рыжицкий умер, — папа неожиданно погрустнел. — Инфаркт. Мы с ребятами ездили к нему, — оторвавшись от стены, папа сделал несколько широких шагов и сел на табуретку. — В среду похороны. Его жена просила, чтобы мы пришли. Мы сегодня были у них дома. Не дом — конура.
— Хуже нашей? — спросила мама.
Папа метнул на нее быстрый взгляд, ухмыльнулся, но ничего не ответил.
— У него, кажется, две дочки?
— Да, — в голосе папы прозвучали злобные нотки. Он снова резко взглянул на маму. — Это жена его заставила пойти к директору. Иди, говорит, добивайся, чтобы дали квартиру. Вот он и пошел, б…ь!
— Семен, перестань ругаться! Здесь ребенок! — прикрикнула мама.
Папа перевел взгляд на меня, криво усмехнулся.
— Ребенок-ребенок... Ну, теща, вы даете компот или нет?
Бабушка поставила перед ним полную кружку. Папа отхлебнул пару глотков, пролив себе на штаны.
— Рыжицкий набрался духу, зашел к директору и сказал ему прямо в лицо: «Вы мне квартиру не даете, потому что я еврей!» А тот, собака, ему в ответ: «Моя б воля, я вам, жидам, квартиры бы в Бабьем Яру строил!» Рыжицкий потом подошел ко мне и говорит: «Сеня, бежать бы из этой страны. В Израиль, в Америку, к черту на рога, только бы отсюда подальше», — размахнувшись, папа вдруг ударил кулаком по столу.
— Иди спать, — велела ему мама.
— Спать? Тебе разве кого-нибудь жалко?
— Иди спать, — повторила мама, правда, немного тише.
— Всё из-за тебя. Из-за тебя! — заорал папа, вставая с табурета. Он едва не упал, но удержался. Приблизился вплотную к маме, тяжело дыша.
Мама перепугано прижалась к стене. Папа занес над ней руку со сжатым кулаком.
— У-ух, моя б воля… — прохрипел он, медленно опустил руку и повернулся.
Увидел меня. Наши глаза встретились. Папино лицо вдруг изменилось, стало каким-то жалким. махнул рукой и ушел в комнату.
— Ужас... — прошептала мама.
Бабушка, повернувшись к раковине, стала мыть чашку. Тихонько я вошел в комнату. Там — никого. Даже телевизор не включен. Неожиданно из комнаты родителей донеслись странные звуки. Подкравшись, я заглянул туда.
Папа лежал на кровати ничком, в одежде. Ударял рукой по подушке, выкрикивая: «Не хочу так жить! Не хочу!»
Чья-то ладонь тихо легла на мою голову. Вздрогнув, я оглянулся. Бабушка. Рядом с нею — виновато-растерянная мама. Мы трое — здесь. А папа — там. Один. Как чужой. Пригладив волосы, бабушка вошла в спальню. Жалеть.