— Сейчас ты, паршивец, мне ответишь! — прошипел
Кашин-старший. Размахнувшись, он намерился ударить сына, но кулак наткнулся на Севкину руку. Это было так неожиданно, что Кашин оторопел. Потом размахнулся снова и, не представляя, куда бьет, ткнул кулаком. Однако и на этот раз удар не достиг цели.
— С отцом решил драться?.. Отпустил патлы и осмелел?! — отступил он на шаг и шальными, подергивающимися глазами вперился в сына.— Да знаешь ли ты… Да я тебя, паразит…
— А теперь бей,— сказал Севка и выпрямился.
На шум с помятым, заспанным лицом прибежала Татьяна Тимофеевна. Запахивая халат, пыталась что-то сказать и испуганно водила глазами.
— Что тут у вас? — наконец произнесла она.
— Мне не позволяют пересдавать, мама,.. А ты бей!..
Плохо помня себя, Кашин ударил сына. Тот пошатнулся, но устоял.
— Бей еще! — уже с лютым вдохновением и вызовом выкрикнул Севка.— Ты же отец… Бей!
Из носа у Севки потекла кровь, и он размазал ее. Щека густо покраснела, хотя лицо по-прежнему оставалось бледным, на лбу выступили крупные капли пота.
Татьяна Тимофеевна загородила собой сына, обняла за плечи и посадила на диван. Боясь отлучиться за водой, носовым платком принялась стирать кровь с лица.
— Ты позоришь фамилию мою! — завопил Кашин, мечась по кабинету.— Хочешь, чтобы каждый трепал ее, злорадствовал. А мне и так хватает. И так каждый ждет, чтобы сильней укусить да ославить. Задрипанная Шарупичева девчонка и та глаза тобой колет. Нельзя же нас на посмешище выставлять. Вот вытурят из института, а на лето — в армию! Ты же бреешься уже. Пора за ум браться… Ну, чего молчишь? Скоро перебесишься и угомонишься?
Он явно остывал, смягчался. Теперь можно было не бояться, и Татьяна Тимофеевна заторопилась на кухню намочить под краном платок.
— Только тише вы, ради бога,— в дверях попросила она.
Полагая, что сын покорен и пристыжен, Кашин приблизился и великодушно положил руку ему на голову.
— На родителей не серчают,— сказал он примирительно.
Севка мотнул головой, сбросил отцовскую руку.
— Отойди лучше!.. — сквозь зубы процедил он, потупив голову. А когда поднял ее, на него было жалко и страшно смотреть: лицо покрылось пунцовыми пятнами, губы, на которых запеклась невытертая кровь, бессильно дрожали.— Отойди!..
— Сызнова за свое? — ощерился Кашин и, схватив сына за воротник пиджака, рванул с дивана.
Послышался треск, посыпались пуговицы, и Севка, неуклюже взмахнув руками, осел на пол. Но и стоя на коленях, он испепелял отца бешеным взглядом. А тот с перекосившимся лицом махал пальцем перед его носом и выкрикивал, выкрикивал: