— Мой свет, княжна Милолика! — позвал Великий князь, когда я грелась на солнце в вечнозелёном парке.
— Да, ваше высочество, — с улыбкой произнесла в ответ и оглянулась на любимого, определяя по его голосу, что он приготовил очередной сюрприз.
— У меня для вас кое-что ценное и вами долгожданное, —решив долго не тянуть, сказал Святослав и передал мне бумажный свиток, нежно целуя руку.
— Письмо от Юнии?! — воскликнула я, закружившись на месте и ощущая то, как от улыбки свело щёки, такой сильной была моя радость.
— Запомните срок, чтобы не огорчаться потом лишний раз в ожидании скорого ответа, — посоветовал Святослав и откланялся.
Согласно кивнув, я спешно развязала кожаный шнурок, сдерживающий свиток из плотной бумаги. Письмо оказалось большим для Юнии, тогда как по мне это было лишь несколько коротких строчек, выведенных родной рукой. «Здравствуй, дорогая и горячо любимая мной сестра Милолика. У меня всё хорошо, обживаюсь в собственном замке. Мстислав муж хороший, дарит подарки, целует ручки и не обижает. Ждём первенца, надеюсь, что это будет мальчик. Князь очень хочет сына, наследника. Не волнуйся обо мне. Буду с нетерпением ждать ответа. Твоя сестра Юния», — гласили они.
Это письмо оказалось глотком свежего воздуха, сбросившее с моей души огромный камень. Снова скрутив плотную бумагу послания в свиток, я прижала тот к сердцу, погружаясь в наслаждение радостным пением птиц.
26
26
Вернувшись в покои, я тут же написала сестре ответ, старательно избегая тем про оборотней и собственное положение. Лишь к концу письма опомнилась, ведь Юния ни о чём таком и не спрашивала. Ни о том, вышла ли я замуж, ни том, как моё здоровье, ни даже о том, как мне жилось с Великим князем. Всё это, по всей видимости, вовсе её не волновало. И мне было грустно осознавать, что я оказалась нисколько не ценна для самого родного человека, который всегда мной так оберегался. Подумав, я всё же не изменила в письме ни строчки, решив отослать то, что вышло. В него не было добавлено ничего лишнего, чтобы не ждать её сестринской заботы или поддержки. Я понимала, что на такое не стоило надеяться, хотя думать о подобном было и больно.
В послание я вложила засушенную северную ромашку, с теплом вспоминая о том, как дома плела из подобных цветов венки для Юнии. Тогда мы были близки, и это оказалось данью тому счастливому времени.
Вечером, когда я сидела на коленях у Святослава и любовалась слабым огнём в камине, он задал мне вопрос: