Глава 6. Двадцать лет спустя после дебюта.
Человеку свойственно с годами меняться. Внешние возрастные изменения естественны и неизбежны. Часто внешность, постепенно меняясь, сохраняет всё же в облике нечто неизменное, позволяющее узнать, когда – то хорошо знакомого человека, не говоря уже о близком родственнике, или друге, даже по – прошествии многих-многих лет, прожитых в разлуке. Иногда мы можем обнаружить удивительное отчётливо уловимое сходство между лицом человека, весьма преклонных лет, и его детским фотопортретом. Нередко перемены внешности оказываются напротив настолько велики, что их, наверное, можно было бы называть метаморфозами. Но, безусловно, гораздо большее значение, как для самого человека, так и для окружающих его людей, имеют внутренние личностные трансформации, происходящие под влиянием совокупности всех жизненных условий, факторов, обстоятельств, действующих: разнопротяженно; одновременно и разновременно; с меньшей, или большей силой; в противоборстве, или напротив в согласии с особенностями психофизики индивида и его талантами, унаследованными по рождению от предков. Встречаются примеры значительной масштабной трансформации личности и даже полного её перерождения.
Рассуждая о влиянии внешних условий на личность, можно обойтись без упоминания экзистенциального фактора Промысла Божия, поскольку Бог – Абсолют, бесконечный в своей глубине и многогранности; и познание Бога, а значит и Его Промысла человеком возможно только в той мере, какая угодно Ему – Господу. В силу ограниченной познаваемости Бога, человеку не дана способность однозначного осознания, как факта, проявления Божьего Промысла, или отсутствия такового в каком – либо событии, касающемся отдельно взятого человека, а равно и людских сообществ.
***
Муромский Родослав Иванович, отметивший накануне в кругу друзей и сослуживцев свой сорок шестой день рожденья, не изменяя правилу, ставшему частью его натуры, стоял перед туалетным зеркалом и тщательно выбривал чуть пробившуюся на щеках и подбородке с приметной ямочкой тёмную густую и на ощупь жесткую, как наждачная бумага, щетину. Он смотрел на своё отражение, знакомое ему более всего другого на всём белом свете и не весёлые мысли будто сами по себе прорастали из глубины мозга, как сорная не радующая душу овощевода – любителя трава на возделанной грядке: «Да, Муромский, выглядишь ты, вроде, и недурно, и похож, пока ещё, на себя молодого, но всё – таки меняешься, стареешь – я – то твою физиономию дольше других наблюдаю. Всё вижу! Вон и седые волосы уже кое – где пробились. Но, это – не главное, это всё про наружность. Мужик, как говориться, коль чуть симпатичней обезьяны, то уже красавец! А что вот внутри? Не в смысле кишок, печени и прочей требухи, а ты скажи, брат, что с душой то твоей содеялось? Молчишь? Ладно, продолжай бороться с ненавистной тебе щетиной – я поведаю тебе о сем предмете. Это, ведь, для других душа твоя – потёмки, а не для меня. Глух ты теперь стал душою, почти ко всему; редко, когда что – то взволнует, а так всё больше «по барабану». Не знаю, брат, сможешь ли ты полюбить кого – то по – настоящему. Зачерствела душа у тебя, Муромский, изрядно, словно недельная буханка хлеба, от краёв и почти до самой её глубины – сердцевины, где ещё, быть может, сохранился остаток нежного мякиша.»