Александра улыбнулась.
─ Хм. Приятно видеть, что вы не такой дурачок. Я думала ─ такой.
─ Такой или не такой, а у меня, кажется, нет выхода, кроме сотрудничества. Поэтому…
─ Роман, ─ сказала она, ─ хватит. А то я решу, что все слишком хорошо. Давайте смотреть.
Медбрат сел в углу. Александра ушла за стекло. Погасли лампы, зажегся экран, лицо Ромки выхватил луч света, чтобы Александра могла наблюдать эмоции. Появилась заставка “Зверобор ТВ”. Ромка смотрел, стараясь не оборачиваться на медбрата. Фильм назывался “Дерьмо монаха”.
По выгоревшему вагону поезда шел мужчина в плаще и шляпе. Он двигался медленно, и звук шагов его гулко разносился кругом. Шаг…шаг…шаг… Не торопясь, он зашел в первое купе. Там было совершенно темно. Мужчина долго щелкал зажигалкой, которая все не загоралась. Мелкие частые вспышки моргали в темноте. Наконец появилось пламя, слышно было как выбивается из зажигалки газ. Послышалась еще музыка: кто-то нездешний все тяжелее и тяжелее нажимал на клавишу рояля. Плим… плим… плим… плим…
– А, – вскрикнул мужчина: на верхней полке спиной к зрителю лежал человек. Мужчина выдохнул и деликатно похлопал его по плечу. Лежащий повернулся. Это был Ромка! От ужаса настоящий Ромка, в кабинете, вцепился в колено ногтями, Александра улыбнулась. Экранный Ромка, не моргая, глядел в камеру со злым выражением лица разбуженного человека. Все-таки через минуту Ромка понял, что это актер.
– “Пемолюкс” рассыпался, – сказал мужчина, – надо поднять банку.
– Как она упала? – спросил “Ромка”.
– Ваша жена полезла за шарами вечности – нарядить елку эсхатологии. Банка и упала.
– Но я не женат, – сказал “Ромка”.
– Я все устроил. Пойдемте.
Мужчина и “Ромка” вышли из купе. В вагоне красиво кружился черный снег, занавески чуть двигались. Они зашли во второе купе. В нем не было полок, а посередине стояло кресло парикмахера. Он сам суетился с опасной бритвой вокруг старика с намыленным подбородком и шеей.
– Мы – мужчины, – повторял он, подсвистывая, – мы мужчины. Сейчас побреем, сейчас побреем.
При этом он то и дело легонько резал старика по шее, кровь ручейками пробивалась сквозь пену. Он повернулся к “Ромке”.
– Надрезаю, чтобы забрать голову. Голову монаха. А дерьмо – останется ему.
Он кивнул и отделил голову старика от туловища. Она отошла легко, старик не мучился. Только сказал шепотом:
– Голову за маму. Голову за папу. Кому-то из родителей придется обойтись без нее: голова-то одна.
Дальше “Ромка” пошел сам. В следующем купе сидела женщина. Увидев “Ромку”, она истошно закричала:
–Зачем? Зачем ты позволил это сделать с собой?