– Вот уж неизвестно. А у кого-нибудь еще Акстафой деньги мог одалживать или одалживал? Может, имена подскажете?
– В списочке имен, наверное, наберется не меньше, чем пассажиров на Титанике, да я только одного себя и знаю.
– Ясно. А вы где проживаете?
Эдуард Кузьмич назвал адрес.
– Далековато, м-да.
– Что, простите?
– А если б вы Акстафоя убить задумали, то как убивали бы – судя по отношению вашему, не голыми руками пачкаться?
Кузьмич зычно, сдавленно гаркнул:
– Вы что, с дубу рухнули? Что за вопросы такие? Вы из милиции или откуда? Все, я больше вам – ни слова не скажу!
– До свиданья, Эдуард. А по Акстафою я погляжу, что можно с ним сделать… если им кто-нибудь другой не занялся.
– Я с вами не говорил!
Ламасов положил трубку и, как в детском логопедическом кружке, пощелкал языком, имитируя цоканье конских копыт.
– Ай-яй, Алексей, что ж вы, в самом деле, до беды доводите.
– Вы сказали что, Варфоломей Владимирович?
– Я, Ульяна, человеку поражаюсь – что за существо это такое… беспардонное, безразличное. В силу каких причин?
– Ой уж не знаю, Варфоломей Владимирович… Но вы того, кто Егора Епифановича убил, поймаете?
– Буду делать, гражданочка, что в моих силах, а там поглядим, в чью пользу обстоятельства выстроятся.
– А за что убили-то… ограбить хотели? Или что…
– Пока не могу ничего конкретного сказать. Но что не ограбление – это точно.
– А я вам обязательно позвоню, Варфоломей Владимирович, если в памяти что всплывет, или если опять увижу мальчонку, который для Егора Епифановича керосинку покупал…
Женщина покачала головой, запирая на ключ кассу.
– Ничего святого в убийцах нет, ничего святого!
– Только дух, Ульяночка, и свят.
Ламасов двинулся к двери, попрощался с Ульяной и вышел.
Глава 4. По пятнам на шкуре
Психотропные, непрерывно движущиеся, как черви, фигуры перемещающейся влаги на лобовом стекле – стремительно оживают в сиянии набегающих по встречной автомобильных фар. Скелетоподобные очертания осветительной арматуры вдоль трассы. Протирающие лучи стеклоочистителей прыгают перед замыленными глазами водителя. Полушарие, опутанное электролиниями, вращается как в турбине со сжатым паром. Лик господень в профиль в окне пятизвездочной гостиницы неба. Металлический блеск декабрьских сумерек, отлитый в неопределенную форму. На спидометре указатель колеблется между пятьюдесятью и шестьюдесятью километрами в час.
Журавлев, сидевший за рулем, припарковал служебный автомобиль у многоквартирного дома на улице Сухаревской, пустынной и безлюдной. Данила, всю поездку наблюдавший за расстилающейся панорамой, вдыхал разгоряченный обогревателем воздух, наполнявший его неприятным теплом, которое опускалось в пустой, ноющий, окислившийся желудок и возвращалось обратно, растекаясь из ноздрей напалмовой струей и рисуя на остывшем боковом стекле бесцветные узоры, напоминающие рентгеновские снимки – и Данила глядел из окна, вслушиваясь в поверхностную вибрацию покрышек, соприкасающихся с асфальтовым покрытием; он наблюдал за отдаленными, переменчивыми глубинами неба, утопающего в собственном растворе трупной синевы; неба, тщательно ощупываемого, пальпируемого лучами прожекторов; неба, отодвинутого вдаль электрически-статичным, бесчувственным сиянием осветительной арматуры мостов, перекинувшихся над водоканалом. Журавлев, повернувшись к задумавшемуся Даниле, оценивающе, неторопливо, внимательно поглядел на него.