Данила кивнул.
– Раньше в могилу ляжешь, чем правосудия дождешься, – продолжала женщина, – и ведь ни рубля, ни копейки, ни листка фигового, Виктор Олегович не увидел, представляете? Зато сколько по судам, по нотариусам, по адвокатам, с ума себя свел планированиями, задумками, замыслами, одного нанимал, другого, третьего – все профессионалы они; туда звонил, сюда звонил, лазейки в законодательстве выискивал, как и что, и где должника принудить можно расплатиться, ведь и суд уже постановление вынес, что виновен однозначно, и уплатить постановили, и судебные приставы извещение доставили, а никто не шевельнулся! И ведь семь лет жизни отдал…
Они помолчали минуту.
– А я ведь Ярослава старалась отговорить от того, чтобы судиться с начальством его – думала, может, болезнь сама уйдет, без лечения ведь он как-то жил! Да и кто сказал, что обязательно, непременно умрет – где написано такое? На роду, что ли? Да это не свидетельство! Но Ярослав и слушать не хотел, он с какой-то компанией сомнительной спутался, меня к себе на пушечный выстрел не подпускал, даже из кровати нашей на диван перешел спать, а потом – как обухом по голове! – на него и обвинения в убийстве милиционера того, Тарасом, по-моему, звали, повесили дружки-то его! Хотя я клялась-божилась, что Ярослав мой и перышка воробьиного не обронил, волоска на мышином брюшке бы не тронул, а милиционеры ваши – не поверили ни слову моему, ни одному моему!
– Сожалею.
– Они-то, по судам, по городам, по камерам, затаскали его, вот… совсем доконали, последний дух из Ярослава вытрясли! И сопротивляться он уже не мог, даже когда оправдали его, казалось бы, подозрения сняли, он странным стал, солнце ему в глаза, мерещилось, светит, каждый огонек раздражал, и постоянно шторы занавешивал, летом в духоте, за плотными темными занавесками, малейший просвет – уже бессонница у него!
Тамара вдруг тронула себя за покрасневшую шею и прервалась с виноватым видом, Данила поднял трубку и распутал провод.
– Тамара, я поинтересоваться у вас хочу… вы разрешите мне словом обмолвиться? А то я ведь, как-никак, по делу срочному.
– Вот я и гадаю, что за дело у вас?
Данила принялся мямлить, рассусоливать:
– Да… так вот, я, конечно, вашей утрате сочувствую, к вашим горестям, выражаясь прямо, отношусь понимающе – у меня и самого, знаете! – но я не по личному, а поинтересоваться к вам заглянул… не помните ли, за прошедшее время, может, кто к вам домой наведывался, кому вы не открыли… или, быть может, звонил? Не упомните? Никто не изъявлял желания с вашим мужем, Ярославом, связаться? В личной встрече, например, или поговорить по телефону не спрашивали… никто контакта не искал с ним? Не угрожал ли вам, не провоцировал ссору…