У Тамары Родионовны чуть прояснился взгляд:
– Ссору провоцировал? А кто мог… Никто со мной ссору не провоцировал, но что звонками надоедали – это да, такое было, мужчина какой-то, на прошлой неделе еще, спрашивал Ярослава по фамилии, мол, это Черницына квартира? А я ему, что Ярослав умер… но он несколько раз перезванивал, будто не поверил мне или ждал чудесного воскресения Ярослава – да, три-четыре раза звонил! – может, не один и тот же мужчина, не гарантирую, что один и тот же. Ни имени, ни фамилии не назвал, я спрашивала – раз-второй, – а он только трубку клал.
– А вы… прикиньте, сколько ему – по голосу, – лет было?
– Мужчина что – это ясно, а возраст – кто ж знать может! Да еще по голосу. Как тут можно сказать с уверенностью.
Данила принужденно-согласно, смиренно кивнул.
– Ну, вы предположите.
– Мужчина был, не мальчик какой. Голос мужицкий, с хрипотцой и громкий, аж в трубке электричество стрекотало.
– Ясно. Соболезную по поводу вашего мужа.
– Спасибо. А у вас супруга есть? – спросила Тамара.
– Умерла, – коротко ответил Данила, – я номер наберу, сделаю лейтенанту нашему звоночек и сразу отретируюсь…
– Пожалуйста, если надо. У нас с Ярославом детей не было.
– У нас с Софьей тоже – не в таком мире.
– Грустные мысли у вас.
– Отнюдь.
– …может, вам стакан воды принести?
– Не откажусь. Спасибо вам.
Тамара вышла, Данила дозвонился до коммутатора:
– Осечкин, ты? Это Крещеный. Передай Варфоломею, что по Черницыну тупик. Глухой и беспросветный. Он концы отдал еще в августе, но Ефремов с ним, надо думать, искал встречи.
Данила положил трубку, оглянулся и громко сказал:
– Мне уже пора, Тамара, вы дверь за мной закройте, – он прислушался, постоял секунду-другую, – Тамара, я ухожу!
Подумал, засомневался, чертыхнулся и в несколько шагов прошел к кухне, где увидел Тамару, сидящую, содрогаясь, на стуле с перепачканным кровью ножом в правой руке, а на левой – сильно, с горячностью, глубоко располосовано хрупкое девичье запястье. Кровь струится по пропитавшемуся мягкому халату бирюзово-зеленого оттенка моря, капает на линолеум.
– Не хочу умирать, – сказала Тамара, – и без Ярослава жить! Помогите мне!
Данила громко окликнул товарищей, которые сей же миг вломились в квартиру, а сам осторожно взял нож у не оказавшей сопротивления Тамары, отложил на край стола, приговаривая какие-то нелепые, неподходящие слова. И вдруг ему стало душно, жарко, тошно, заколотилось сердце в тупой, сдавленной, деформированной пустоте, и постепенно пульсирующий, запотевающий, как оттаивающее окно мир начал погружаться влажным, наэлектризованным шаром в пестрое, лучезарное и необъятное гипертоническое марево, в котором очерчивались искристыми каруселями и сказочными качелями созвездия, а потом отовсюду – хлынул густой мрак.